Frankfurter Allgemeine Zeitung: Господин генерал, с 1980 года Вы неоднократно служили в Германии, три года тому назад Вы стали в Висбадене командующим армией США в Европе. На будущий год после 37 лет выслуги Вы уйдете в отставку. Каковы Ваши планы в гражданской жизни?
Бен Ходжес: Я увлечен тремя вещами: моей семьей, футбольной командой колледжа Государственного университета во Флориде и Европой. И я хотел бы совместить все это в моей новой деятельности. Я хотел бы по-прежнему интенсивно заниматься Европой, трансатлантическим альянсом и германо-американским партнерством — и при этом дать четко понять, почему Соединенные Штаты должны присутствовать в Европе.
— И почему же?
— По трем причинам: во-первых, существуют обязательства согласно договору НАТО о совместной обороне. Кроме того, безопасность и благополучие Америки в значительной степени зависят от стабильности и безопасности в Европе. И в-третьих, за прошедшие десятилетия мы поняли, что мы не можем действовать в одиночку в мировой политике и будем намного более эффективны, если будем действовать совместно с другими нациями — а многие из наших надежных партнеров находятся именно в Европе.
— Забыли ли об этом в Вашингтоне после окончания холодной войны? Почему же Америка так сильно сократила свое военное присутствие?
— За прошедшие десятилетия НАТО была столь успешной, что многие люди считают само собой разумеющимся, что нам больше не угрожают непосредственно потенциальные враги, быть может, кроме международного терроризма. Стало труднее, чем раньше, объяснять, почему мы по-прежнему нуждаемся в том, чтобы быть способными к устрашению. Настроение немного похоже на то, словно автоводитель говорит: я еще ни разу не попадал в аварию, зачем мне страховка? Это очень опасная логика.
— Была ли иллюзией надежда на так называемые дивиденды от мира?
— Я думаю, что да. Будучи молодым офицером, я сам верил в это. Мы все радовались окончанию холодной войны и воссоединению Германии. Мы исходили из того, что так это будет рассматриваться и на востоке континента, и что мы можем со спокойной совестью сократить массивное военное присутствие Америки.
— С сегодняшней точки зрения, это было ошибкой.
— Как пришло это переосмысление?
— Ну что ж, первым предупреждением должно было стать российское вторжение в Грузию в августе 2008 года. Но не все на Западе осознали тогда значение этой агрессии. Возможно, Россия предположила тогда, что можно безнаказанно осуществить интервенцию в Восточной Украине и аннексировать Крым. Но со стороны России это было огромной ошибкой, ибо эта массивная агрессия дала в 2014 году Западу решающий сигнал к пробуждению.
— Являются ли маневры НАТО в Восточной и Юго-Восточной Европе частью этой реакции?
— Несомненно. После саммита в Уэльсе мы проводили небольшие учения, чтобы продемонстрировать поддержку альянсом тех государств-членов НАТО, которые ощущали непосредственную угрозу со стороны России. Однако поскольку это, очевидно, не повлияло на позицию российского правительства, страны-члены НАТО приняли на саммите в Варшаве в июле 2016 года решение перейти от этой политики заверений к политике устрашения. Демонстрацией этого стало Enhanced Forward Presence — военное присутствие НАТО на передовых рубежах, усиленное передовое базирование мультинациональных боевых формирований, каждое численностью в тысячу человек в трех балтийских государствах и Польше. Готовность бундесвера взять на себя командование одной из этих боевых групп в Литве и ведущая роль канадцев в Латвии были при этом особенно важным и сильным моментом.
— Но ведь НАТО активна также и на Черном море.
— Члены НАТО Румыния и Болгария справедливо ожидают, что наша политика устрашения распространится также на них и на черноморский регион. Там мы также должны показать, что мы внимательны, едины и прежде всего подготовлены к тому, чтобы исключить ошибочные оценки другой стороны. И мы можем лучше всего продемонстрировать это такими крупными маневрами как «Saber Guardian» этим летом.
— Думаете ли Вы, что это послание будет услышано в Москве?
— Я не сомневаюсь, что оно будет услышано, но я не знаю, будет ли оно так же понято, и что любому потенциальному противнику станет ясно, что мы бдительны и хорошо подготовлены. Чтобы продемонстрировать это открыто и прозрачно, мы приглашаем на наши учения журналистов, депутатов парламентов и наблюдателей других вооруженных сил.
— Однако русские рассматривают эти маневры как провокацию.
— Да, это является частью российской стратегии. Естественно, что они хотят дискредитировать наши учения. Но нужно смотреть на факты: у нас на европейской территории ровно 87 американских танков, их можно разместить на одном футбольном поле. Русские заново разместили именно на западе страны свою 1-ю гвардейскую танковую армию, а она лишь одна насчитывает свыше 800 танков. Это однозначно наступательное боевое соединение — и это является истинной провокацией. Помимо того мы постоянно приглашаем русских на наши учения, чтобы показать, что мы делаем.
— А Вас приглашают наблюдателем на российские маневры?
— Нет. И я еще не встречал ни одного журналиста, который бы присутствовал на российских учениях. Но я хочу однозначно сказать: мы держим для России дверь открытой, чтобы она смогла возвратиться в круг ответственных наций. Россия является глобальной державой, которая может многое предложить мировому сообществу. Запад нуждается в России, а Россия нуждается в Западе. Например, для того, чтобы дать отпор международному исламистскому террору или при решении проблем изменения климата или нехватки энергии. Но для этого Россия должна вести себя с полной ответственностью и уважать суверенитет других наций. После аннексии Крыма мы не можем делать вид, будто ничего не произошло — ведь мы сейчас не в XVIII и не в XIX веке.
— Изменился ли взгляд Америки на Европу с приходом в Вашингтон новой администрации?
— Президент Трамп неоднократно высказывался по поводу американских обязательств, вытекающих из договора по НАТО, и американских действий в Европе. Что это означает, можно хорошо понять по Европейской инициативе сдерживания, созданной еще президентом Обамой в 2014 году после аннексии Крыма: этой программой финансируются, в частности, ротация американских боевых частей в Восточной Европе, боевые группы в Прибалтике и Польше, а также крупные маневры, такие как «Анаконда» в прошлом и Saber Guardian в этом году. Для этого бюджет выделил на 2017 год 3,4 миллиарда долларов. Президент Трамп увеличил средства для этой программы на 2018 год до 4,7 миллиарда долларов. С моей точки зрения, это очень четкое послание.
— Но кое-что, что слышно из Вашингтона, звучит совсем иначе.
— Ну, это является феноменом, который можно наблюдать у всех политиков. Знаете ли, когда федеральный канцлер сказала, что закончились времена, когда немцы могли полагаться на других, это очень задело меня, и я спросил себя, действительно ли она серьезно так считает. Но я признаю, что политики по-разному должны выступать перед различными целевыми группами. Я могу лишь сказать: судите о нас по тому, что мы делаем, а не по тому, что пишет в твиттере президент.
— Почему начальником штаба у вас — генерал бундесвера?
— Это интересная история. Примером того, насколько маловероятной считали Соединенные Штаты угрозу в Европе после окончания холодной войны, является тот факт, что армия США еще несколько лет тому назад приняла решение не назначать ни одного генерала на пост начальника штаба в нашей европейской штаб-квартире в Висбадене. Тогда мой предшественник выступил с идеей спросить тогдашнего инспектора сухопутных сил генерала Касдорфа, нет ли у него подходящего офицера бундесвера на этот пост. Касдорф тотчас же воспользовался уникальной возможностью укрепить таким образом наше и без того тесное сотрудничество, и с тех пор у нас есть немецкий начальник штаба.
— Итак, это причины чисто практического характера?
— Это огромный шаг по укреплению нашего взаимного доверия и, конечно, это является также мощным символом нашего тесного партнерства.
— Что является самым важным вызовом для Вашего преемника?
— Я бы хотел видеть больше прогресса в создании военного шенгенского пространства в Европе. Для НАТО очень важно улучшить свободу передвижений для военных операций внутри Европы, чтобы быстрее перемещать военные формирования к местам их назначения. Я постоянно пытался объяснить ответственным политикам, почему это столь важно, и что большая гибкость в этом плане расширяет и политические возможности. Но, может быть, я был недостаточно убедителен. Теперь это станет важной задачей для моего преемника — а, возможно, еще и для его преемника.
