Евросоюзу остро необходим новый взгляд на собственное прошлое. Старомодные «грандиозные эпопеи» и «евромифы» для этого явно не годятся. Что если мы попробуем изложить подлинную историю континента, не пугаясь самокритики, и построив ее по шести главным направлениям?
Европа напоминает рассказчика, потерявшего нить повествования. На носу 25 марта 2007 года, — пятидесятилетний юбилей Римского договора и Европейского экономического сообщества, прародителя Евросоюза — но мы уже не знаем, что сказать о самих себе. Шестьдесят лет общий политический нарратив подпитывал послевоенный процесс (западно)европейской интеграции, но после окончания холодной войны он утратил свою монолитность. Сегодня большинство граждан объединенной Европы плохо представляют «откуда она есть пошла»; еще хуже обстоит дело с единым представлением о том, куда нам следует двигаться дальше. Мы уже не знаем, почему появился ЕС, и зачем он нужен. В общем, нам как воздух необходима новая история.
Предлагаю выстроить этот рассказ вокруг шести «сюжетных линий», каждая из которых выражает одну из общеевропейских целей. Эти линии — свобода, мир, законность, процветание, разнообразие и солидарность. Конечно, ничего «уникально европейского» в этих целях нет, но большинство людей, живущих на нашем континенте, согласится: стремление их достичь несомненно отличает современную Европу. Другой вопрос, что результат у нас часто не оправдывает ожидания. И это несоответствие тоже должно стать частью нашей новой истории — ведь сегодняшней Европе необходима способность к постоянной самокритике.
Я предлагаю строить нашу идентичность не на основе «истории единой европейской нации», которую кто-то с юмором определил как группу людей, объединенных одинаковой ненавистью к своим соседям и одинаковым непониманием своего прошлого. Не станем мы заниматься и намеренным мифотворчеством, характерным для 19 века — периода национального самоопределения. Толку от такой «опоэтизированной» фальсификации истории («от Карла Великого до евро») все равно не будет, да и доверия она не вызовет. Блестящее определение понятия «нация» дал историк Эрнест Ренан (Ernest Renan): он назвал ее сообществом людей, которые помнят и забывают одно и то же. Но то, что одна нация хочет забыть, другая будет помнить всегда. Чем больше стран входят в ЕС, тем разнообразнее становится «ассортимент» национальной памяти, и тем труднее создавать общие мифы об «общем прошлом».
Нельзя укреплять чувство европейской общности и «от противного»: за счет формирования стереотипного образа врага или «другого», как выражаются социологи — подобно тому, как понятие «британскости» (Britishness), в 18-19 веке родилось в качестве антитезы стереотипному образу «враждебной Франции». Сегодня, после крушения коммунистического «Востока», которому Западная Европа противопоставляла себя с конца 1940-х по 1989 год, некоторые политики и интеллектуалы пытаются подобрать себе новый «образ другого» — в лице США или ислама. Эти попытки неразумны и контрпродуктивны. Они не сплачивают, а разобщают европейцев. Негативно-стереотипные «образы других» и мифотворчество относительно нашего общего прошлого характерны для явления, которое я называю «евронационализмом» — попыток скопировать националистические методы формирования политической идентичности уже в масштабе всего континента.
В рамках моего предложения, единственный «другой», в противостоянии которому должна самоопределяться Европа — это ее собственное отражение в зеркале прошлого: а конкретнее, неприглядные, самоубийственные, а то и просто варварские эпизоды в истории европейской цивилизации. В свете войн за «югославское наследство» и попытки геноцида в Косово можно сказать, что эта мрачная история продолжалась до последнего года предыдущего столетия — то есть, почти до дня сегодняшнего. В этом смысле знание и осознание собственной истории трудно переоценить, но наше зеркало прошлого должно быть беспристрастным — показывать не мифологический глянец, а наше подлинное лицо, со всеми его изъянами.
В отличие от многих постулатов еэсовского дискурса, мы не ставим на первое место в «европейском проекте» вопросы, связанные с единством и могуществом. Единство — будь то в рамках страны или континента — не цель, а средство достижения более высоких целей. То же самое можно сказать о могуществе. ЕС, конечно, нужны более широкие возможности для реализации своего потенциала, — особенно во внешней политике — чтобы защищать наши интересы и решать благородные задачи. Но рассматривать «европейскую великодержавность» (l'Europe puissance), как самостоятельную цель, или некий противовес американской мощи — это проявление евронационализма, а не европейского патриотизма.
Таким образом, эта новая история должна представлять собой честный, самокритичный рассказ о нашем пути (весьма неравномерном, но все же движении) от различного прошлого к общим целям, которые могут стать нашим общим будущим. Эти цели по определению недостижимы полностью (абсолютного мира и свободы не существует, по крайней мере в нашем мире), но общее стремление к ним само по себе может прочнее сплотить политическое сообщество. Ниже приводится краткий набросок подобной истории, включающий и критические замечания по каждому пункту. Речь, естественно, идет о первом, черновом варианте, открытом для замечаний и доработки. Если подобная концепция не найдет популярности среди европейцев, развивать ее дальше нет смысла. В противном же случае такой смысл, вероятно, есть.
Свобода
Последние 65 лет истории нашего континента — это период неуклонного распространения свободы. В 1942 году в Европе оставалось лишь четыре свободные страны, — Британия, Швейцария, Швеция и Ирландия — да и им угрожала опасность. К 1962 году свобода воцарилась по всей Западной Европе, за исключением Испании и Португалии. К 1982 году демократия уже победила на Иберийском полуострове и в Греции, но страны, объединявшиеся в то время понятием «Восточная Европа», оставались под властью коммунистической диктатуры. Сегодня в странах, которые можно безоговорочно отнести к европейским, жестокий авторитарный режим сохранился лишь в крохотной Беларуси. Большинство европейцев сегодня живут в условиях либеральной демократии. Такое за все 2500 лет истории континента происходит впервые. И этим стоит гордиться.
В большинстве из сегодняшних стран-участниц ЕС еще живы люди, на себе испытавшие, что такое диктатура. Президент Италии Джорджо Наполитано (Giorgio Napolitano), отлично помнит фашистский режим Муссолини. Председатель Еврокомиссии Жозе Мануэл Баррозу (Jose Manuel Barroso) вырос во времена салазаровской диктатуры в Португалии. Одиннадцать из 27 глав государств и правительств, которые соберутся этой весной на заседание Европейского совета, включая германского канцлера Ангелу Меркель, еще 20 лет назад жили в условиях коммунистической диктатуры. Они знают, что такое свобода, потому что испытали на себе несвободу.
Конечно, люди в этих странах жаждали демократии просто потому, что им хотелось жить свободно, а не из стремления стать гражданами «объединенной Европы». Однако перспектива присоединения к Европейскому сообществу, а затем и Евросоюзу побуждала страну за страной — от Испании и Португалии 30 лет назад до Хорватии и Турции сегодня — реформировать внутреннюю политику, экономику, законодательство, медийную сферу и общественную жизнь. ЕС — один из самых эффективных механизмов мирной «смены режимов» в истории. Десятилетиями борьба за свободу и процесс, получивший волнующее название «возвращения в Европу», шли параллельно.
Оборотная сторона медали
Более тщательный анализ показывает, что многие из «молодых демократий» Европы не лишены серьезных недостатков: достаточно вспомнить о довольно высоком уровне коррупции, особенно характерном для Юго-Восточной Европы, но отнюдь не только для нее. Кроме того, в наших традиционно демократических странах, как и в США, слишком большую роль в политике, правовой системе и СМИ играют деньги. Если не в теории, то на практике богатые европейцы пользуются большей свободой, чем бедные. Что же касается ЕС, то, будучи мощнейшим катализатором развития демократии, сам он особенной демократичностью не отличается. Система регулирования, действующая в рамках ЕС, мотивируется необходимостью обеспечения «четырех свобод», зафиксированных в Римском договоре, — свободы движения товаров, людей, услуг и капиталов — однако само это регулирование порой нарушает права личности. К тому же распространение свободы нельзя считать исключительной заслугой ЕС: большой вклад в обеспечение прав европейцев внесли также США, НАТО и Организация по безопасности и сотрудничеству в Европе. До недавних пор защита индивидуальных прав и гражданских свобод была скорее прерогативой Совета Европы и Европейского суда по правам человека, чем Брюсселя.
Мир
Столетиями Европа представляла собой театр военных действий. Сегодня она превратилась в пространство мира. Теперь наши страны меряются силой не на поле боя, а на футбольном поле. Споры между европейскими государствами решаются не в ходе военных конфликтов, а на бесконечных переговорах в Брюсселе. Сам по себе ЕС — это постоянно действующий, институциализованный механизм урегулирования конфликтов. Если вы устали от бесконечной «говорильни» и согласований в Брюсселе, подумайте, как выглядит альтернатива. Возможно, вам кажется невероятным, что Франция и Германия могут вновь сойтись в военном противоборстве, но сербы и албанцы убивали друг друга буквально «позавчера». Чтобы поддерживать мир в Европе, одной доброй воли недостаточно. Подобный аргумент в пользу европейской интеграции вы, конечно, слышали много раз, но истина не тускнеет от повторения. Порой один старый аргумент, как и старый друг, лучше новых двух.
Оборотная сторона медали
Не существует твердых доказательств, что именно европейская интеграция после 1945 года обеспечивала мир в западной части нашего континента. Вам могут возразить, что это произошло благодаря НАТО и гегемонистской системе времен «холодной войны», а роль «замирителя Европы» играли США. Другие напомнят, что именно в этот период Западная Европа стала пространством либеральной демократии, а демократические страны не воюют друг с другом. Одним словом, происходило несколько процессов одновременно, и историки могут спорить о том, какой из них сыграл наибольшую роль. Кроме того, в Центральной и Восточной Европе мир не воцарился и после 1945 года: достаточно вспомнить о советских танках на улицах Восточного Берлина, Будапешта и Праги, или о «военном положении» в Польше в 1981 году. Более того, Европа — если подразумевать под этим понятием ЕС и страны с развитой демократией — не смогла предотвратить новые вооруженные конфликты на континенте после окончания «холодной войны». Чтобы остановить войну на Балканах, понадобились две интервенции США. Так есть ли у нас особый повод для гордости по этому направлению?
Законность
Большинство европейцев живут в условиях верховенства закона. Мы пользуемся законодательно зафиксированными правами человека и гражданскими свободами, и можем защитить эти права в суде. Если решения местных или общенациональных судебных органов нас не удовлетворяют, мы обращаемся в Европейский суд по правам человека. Мужчины и женщины, богатые и бедные, черные и белые, гетеросексуалы и гомосексуалисты — все мы равны перед законом. Чаще всего мы можем быть уверены, что полицейские будут защищать нас, а не действовать в интересах власть предержащих, выполнять поручения местных криминальных группировок или наживаться за наш счет. Мы уже забыли, что так было далеко не всегда. В истории Европы почти не было периодов, когда большинство жителей континента могли пользоваться благами законности. Да и сегодня они распространяются лишь на треть населения планеты. Как заметил полицейский, потребовавший совершенно необоснованный «штраф» с моего знакомого-журналиста на блок-посту в одной африканской стране, «у меня есть автомат, поэтому я решаю, что законно, а что нет».
ЕС — сообщество, основанное на принципах законности. Благодаря усилиям европейских судов Римский договор и последующие соглашения стали его своеобразной конституцией. Один исследователь даже назвал Европейский суд «самым эффективным наднациональным юридическим органом в истории человечества». Законы ЕС обладают приоритетом по отношению к национальному законодательству. Даже правительства крупнейших стран-участниц и самые мощные корпорации в конечном итоге вынуждены подчиняться постановлениям европейских судей. Почему в ведущих футбольных клубах Европы так много игроков из других стран? Потому что в 1995 году Европейский суд снял ограничения на переход легионеров из клуба в клуб. Именно благодаря тому, что суды неукоснительно обеспечивают соблюдение европейских законов о «четырех свободах», мы сегодня без помех можем посещать большинство стран Европы, делать там покупки, жить и устраиваться на работу там, где захотим.
Оборотная сторона медали
На практике получается по Оруэллу: некоторые «более равны, чем другие». Вспомним хотя бы Сильвио Берлускони (Silvio Berlusconi). Кроме того, на континенте — особенно в Восточной и Юго-Восточной Европе — еще сохранились обширные зоны беззакония. В странах с давно устоявшейся демократией именем «войны с террором» усиливаются полномочия органов безопасности, включая заключение без суда и другие нарушения гражданских свобод. А приоритет европейского законодательства и влияние европейских судов, естественно, вызывает самую острую ненависть у «евроскептиков», особенно британских. Они расценивают это как покушение на полномочия демократически избранных парламентов суверенных государств.
Процветание
В материальном плане большинство европейцев сегодня живут лучше, чем поколение их отцов, и намного лучше, чем их деды. У них более комфортабельное и безопасное, лучше отапливаемое жилье; их пищевой рацион стал богаче и разнообразнее, у них появилось больше денег на личные расходы и больше возможностей с интересом провести отпуск. Одним словом, никогда мы не жили так хорошо. Взгляните на замечательный сборник фотоснимков Анри Картье-Брессона (Henri Cartier-Bresson), европейцы, и вы поймете, в какой бедности жили многие ваши соотечественники еще в 1950-х годах. Если расположить страны мира на шкале в соответствии с размером национального дохода, а затем внести поправку на объем ВВП на душу населения, Европа займет одно из первых мест.
Оборотная сторона медали
Бонд-стрит и Курфюрстендамм — еще не вся Европа. Даже в богатейших странах Европы мы сталкиваемся с постыдными примерами нищеты, а некоторые страны на востоке континента по-прежнему очень бедны. Кроме того, трудно установить, насколько наше нынешнее процветание связано с наличием ЕС. В своей книге «Возрожденная Европа» (Europe Reborn) специалист по экономической истории Гарольд Джеймс (Harold James) приводит график роста ВВП на душу населения во Франции, Германии и Британии на протяжении всего 20 столетия; на нем видно, как резкое падение уровня жизни в результате двух мировых войн быстро компенсировалось динамичным развитием в послевоенные годы. В целом можно сказать, что темпы роста благосостояния в первой половине столетия, когда Европейского экономического сообщества не существовало, мало отличаются от показателей второй половины, когда оно уже образовалось. По мнению Джеймса, решающую роль в неуклонном повышении уровня жизни играет технический прогресс. Созданный в рамках ЕС единый рынок и политика Союза по обеспечению конкуренции почти наверняка способствуют нашему процветанию; другие последствия интеграции — например, Общая сельскохозяйственная политика и дополнительные расходы, связанные с выполнением еэсовских директив и законов о соцобеспечении — почти наверняка работают против него. Кроме того, страны вроде Норвегии и Швейцарии живут столь же богато, оставаясь за рамками Союза. Наконец, времена динамичного роста для Европы уже прошли. В последние десять лет по этому показателю наиболее передовые европейские государства уступали США, не говоря уже о бурно развивающихся азиатских гигантах.
Разнообразие
В рассказе «Среди евриков» (Among the Euroweenies) американский юморист Пи Джей О'Рурк (PJ O'Rourke) сетует: сколько же в этой Европе «сонных маленьких стран». «Даже языки у них какие-то мелкие, — жалуется он. — Иногда за одно утро вам понадобится два-три». Что ж, именно поэтому я и люблю Европу. Утром вы наслаждаетесь культурой, пейзажами, прессой и кухней одной страны, а вечером, после короткого перелета или поездки на поезде, уже оказываетесь в другой. А на следующий день — в третьей. При этом, говоря «вы», я не имею в виду богатую элиту. С таким же успехом этим разнообразием наслаждаются студенты, пользующиеся дешевой авиакомпанией EasyJet, или пресловутые «польские сантехники», пересекающие континент на междугородных автобусах.
Европа — это сложная, многоцветная мозаика. У каждой национальной или местной культуры — свои достоинства, своя изюминка. В каждом из «мелких» языков отражается сложившийся веками, уникальный взгляд на жизнь и образ мысли. Если англичане говорят «Что конкретно вы хотите сказать?» [в оригинале — «What on earth does that mean?»], то по-немецки тот же вопрос в буквальном переводе звучит как «Что, ради бога, вы хотите этим сказать?» (was im Himmel soll das bedeuten?): так в чисто бытовой фразе отразилась эмпирическая и идеалистическая философия, присущая двум культурам. По-польски слово Awantura означает бурное и громкое выяснение отношений, которым, однако, присутствующие втайне наслаждаются. В итальянском языке существует непереводимое буквально выражение Bella figura [русский эквивалент: «не ударить лицом в грязь» — прим. перев.], обозначающий то, как человеку следует вести себя в компании других.
Речь идет не просто о разнообразии: это мирное, спокойное, тщательно оберегаемое разнообразие. В Америке хватает культурных богатств, а в Африке — разнообразия; но только в Европе можно встретить столько богатства и разнообразия на таком небольшом пространстве.
Оборотная сторона медали
По этому пункту я вижу меньше всего оснований жаловаться на критику. Евроскептики клеймят ЕС, называя его нивелирующей силой, вытесняющей национальные традиции вроде итальянских сыров, изготавливаемых вручную (кстати, кто сказал, что эти руки всегда чистые?) или столь любимых британцами мер веса и объема вроде фунта и пинты. Но таких примеров немного, и на каждый элемент национального своеобразия, исчезающий из-за еэсовского регулирования, приходятся два таких элемента, которые в результате становятся доступными всем — вроде кофе по-итальянски на улице британского городка или недорогой поездки в Прагу на выходные. В целом «европеизация» — более щадящая форма глобализации, чем американизация.
Солидарность
Разве не она стала наиболее характерной чертой современной Европы? Мы считаем, что экономический рост должен дополняться социальной справедливостью, а свободное предпринимательство — уравновешиваться социальным обеспечением; для этого мы разработали европейское законодательство и создали модель «государства всеобщего благосостояния». В Европе и социал-демократы, и христианские демократы сходятся в том, что рыночная экономика не должна вести к созданию «рыночного» общества. Мы не хотим, чтобы наш континент превратился социал-дарвинистские капиталистические джунгли американского образца, где бедных и слабых бросают умирать в канаве.
Кроме того, мы верим в солидарность между более богатыми и менее зажиточными странами внутри самого Союза: отсюда и еэсовские субсидии, которые в последние двадцать лет помогли, например, Ирландии и Португалии сделать столь впечатляющий рывок к процветанию. Верим мы и в солидарность в мировом масштабе, между богатым Севером и бедным Югом: отсюда наши щедрые ассигнования — на уровне отдельных государств и Евросоюза в целом — на помощь развивающимся странам, и наша твердая решимость бороться с глобальным потеплением, от которого больше всего пострадают именно самые бедные жители планеты.
Оборотная сторона медали
По этому направлению разница между желаемым и действительным у нас, европейцев, особенно велика. В богатых странах континента при посреднической роли государства действительно достигнут довольно высокий уровень социальной солидарности, но даже в самых процветающих городах Европы еще можно встретить нищих и бездомных, ночующих под открытым небом. Что же касается более бедных стран на востоке Европы, то там «государство всеобщего благосостояния» существует в основном на бумаге. Беднякам, старикам и больным на «диком востоке» Европы живется не слаще, чем на американском «диком Западе». Да, в свое время страны вроде Португалии, Ирландии и Греции получали крупные субсидии, но сегодня помощь новым членам ЕС далеко не столь щедра. В 2004-2006 годах 15 стран «старой Европы» перечисляли в бюджет Союза на нужды его расширения в среднем по 15 фунтов в год на каждого своего гражданина, так что в месяц наша общеевропейская солидарность обходилась нам в сумму, на которую можно купить разве что чашку кофе. Что же касается солидарности с остальным миром, то в «рейтинге двойных стандартов» гуманитарной организации Oxfam, где отражена протекционистская политика богатых стран Севера, ЕС стоит на первом месте. С точки зрения протекционистских мер в области сельского хозяйства мы ведем себя ничуть не лучше других; кроме того, именно ЕС, вместе с США, несет ответственность за постыдную затяжку «раунда Дохи» — переговоров о либерализации мировой торговли.
Повторюсь: все перечисленное — лишь конспект новой истории Европы. Возможно, к нему стоит добавить одну-две «сюжетные нити», или что-то исключить. Затем этот скелет должен будет обрасти плотью — список из шести абстрактных существительных вряд ли привлечет чье-то внимание, и уж тем более не вызовет энтузиазма. В любом рассказе главное — персонажи, конкретные события и подробности: именно они оживляют его, придают колорит. Естественно, в разных странах все это будет выглядеть по-разному. История утверждения свободы, мира и разнообразия в Европе не может звучать одинаково в Мадриде и Варшаве, в изложении правых и левых. Но нашу историю и не следует чесать под одну гребенку — в конце концов, это же не единая процентная ставка для зоны евро. Более того, требовать унификации, когда тема рассказа — разнообразие, значит противоречить самому себе. Тем не менее, при наличии одного и того же «скелета», финский, итальянский, шведский и французский варианты этой истории «во плоти и крови» будут во многом похожи, как члены одной семьи, или как наши европейские города.
Сплетение этих шести сюжетных «нитей» поможет понять, с чего все началось, и в каком направлении хотим идти. При этом разным людям будут импонировать разные темы нашего рассказа. Меня, например, больше всего вдохновляют «нити», связанные со свободой и демократии. Другие темы я воспринимаю умозрительно, а эти две по-настоящему волнуют. Именно из-за них могу, не кривя душой, сказать: да, я люблю Европу. Естественно, это не та любовь, которую я испытываю к своим родным — с ней ничто не может сравниться. Это даже не та любовь, что я испытываю к Англии, хотя в трудный час понятия «родина» и «Европа» становятся для меня почти синонимами. Тем не менее любовь к Европе для меня не пустой звук — словом, я европейский патриот.
У нашей новой версии истории Европы никогда не будет столь рьяных сторонников, как у создававшихся до первой мировой войны версий истории национальных государств. Сегодняшняя объединенная Европа на них не похожа — и слава богу. Нашему проекту такой эмоциональный пыл не нужен — и даже вреден. Европейская идентичность остается вторичной, более рассудочной по сравнению с национальной. Сегодня нас не призывают умереть ради Европы. Большинству европейцев не нужно даже жить ради нее. Все, что от нас требуется — не разрушать объединенную Европу.
Тимоти Гартон Эш — профессор Оксфордского университета, специалист по европейским проблемам, автор книги «Свободный мир» (Free World).
