Большую концентрацию войск, c которой вермахт столкнулся во время нападения на Советский Союз в июне 1941 года, часто используют как аргумент для утверждения, будто Гитлер лишь упредил удар Сталина. Немецкие архивные документы свидетельствуют об обратном.

Какие-то сведения просачивались в общество. Во всяком случае, в первые две недели июня 1941 года в Германии ходили упорные слухи о серьезном изменении германо-советских отношений. Но однозначной тенденции шпики службы внутренней разведки СД при слежке за совершенно обычными гражданами обнаружить не смогли. Курсировали как предположения о том, что Сталин пойдет навстречу Гитлеру и сдаст ему Украину в аренду на 99 лет, так и спекуляции о предстоящем нападении вермахта на нелюбимого союзника на востоке.

Даже переброску войск на восток, которая из-за ключевого положения Берлина в железнодорожной сети Германии осуществлялась, как правило, через вокзалы столицы рейха, народная молва интерпретировала по-разному: то как подготовку к предстоящему вторжению Советского Союза, то как перемещение войск для создания второго фронта против Великобритании на Ближнем Востоке — якобы прохождение войск по советской территории разрешил Сталин.

Бесспорно, в воздухе витало ощущение, что скоро произойдет нечто важное, но что именно?

Тогда подобное неведение было неизбежным. Но оно дает о себе знать и спустя восемь десятилетий. Точнее, до сих пор исказители истории пытаются использовать его, чтобы обелить гитлеровский режим и снять с него обвинение в том, что операция «Барбаросса» была захватнической войной с целью уничтожения СССР.

На рассвете 22 июня 1941 года вермахт начал боевые действия на демаркационной линии между занятой немцами центральной частью Польши и ее восточными областями, оккупированными Советским Союзом. Этот факт оспаривать не может никто. Поэтому манипуляторы прибегают к другому средству и утверждают, что вермахт в последний момент просто упредил нападение Красной Армии.

При этом они напрямую пользуются измышлениями геббельсовской пропаганды. Так, утром 23 июня 1941 года газета Völkischer Beobachter, центральный орган НСДАП, сообщила: «Результаты наблюдения в последние дни свидетельствовали, что сосредоточение русских войск и в особенности моторизированных и танковых соединений происходило таким образом, что русское командование в любой момент могло начать агрессивные действия на германской границе сразу в нескольких местах».

Однако вот как оценивало ситуацию высшее руководство вермахта и режима. Начальник генерального штаба Франц Гальдер заявил 4 июня 1941 года: «Концентрация русских может носить как превентивный, так оборонительный характер. Можно предположить, что они настроены на оборону». А Йозеф Геббельс 12 днями позже констатировал: «В отношении численности войск и материального обеспечения они (советские войска) не идут с нами ни в какое сравнение. Прорыв можно осуществить в нескольких местах». «Мы просто прокатимся по ним, — записал министр пропаганды в дневнике утром 16 июня 1941 года. — Большевизм развалится как карточный домик. Нас ждет победоносный поход, каких еще не было в истории».

То есть ни руководство Третьим рейхом, ни его армейское командование не испытывали страха перед неожиданным нападением, которое нужно было бы упреждать. Почему же все равно до сих пор бытует противоположное мнение, будто нападение было превентивной войной?

Во-первых и прежде всего потому, что от циничного правителя Иосифа Сталина можно было ожидать любой подлости, в том числе и военной агрессии. Это хозяин Кремля доказал, заключив пакт о ненападении с Гитлером и вслед за этим напав 17 сентября 1939 года на Восточную Польшу, а затем, несколькими месяцами позже, на Финляндию. Произошедшая под угрозой насилия аннексия прибалтийских государств и Бессарабии летом 1940 года показала, что жажда СССР к расширению территории в тот момент еще не была утолена.

Правда, Сталин был значительно осторожнее берлинского визави: он всячески старался избежать войны с сильными и, возможно, превосходящими его противниками, так как был намного меньше уверен в своей мощи, чем Гитлер. Он предпочитал пользоваться возможностями, которые сами плыли к нему в руки. В порядке исключения Геббельс совершенно верно описал мысли Сталина в той же дневниковой записи от 16 июня 1941 года: «Москва не хочет вступать в войну, пока Европа не обессилеет и не будет обескровлена. Лишь тогда Сталин начнет действовать — большевизирует Европу и установит там свой режим».

Во-вторых, Сталин знал, что Третий рейх подумывает начать войну против СССР. Его высшие генералы постоянно предупреждали его об этом, как и спецслужба НКВД. Но диктатор этому не верил, потому что не хотел верить. «Он не думал и не предвидел, что пакт 1939 года, который он считал плодом своей исключительной хитрости, будет нарушен его противником, еще более коварным, чем он сам», — писала позже дочь Сталина.

В-третьих, в июне 1941 года в оккупированной Восточной Польше и на западе Советского Союза действительно сосредоточились значительные по численности части Красной Армии. Однако они не были правильно эшелонированы ни для нападения (впереди — моторизованные соединения, за ними — пехотные дивизии и готовые к отправке средства материально-технического обеспечения), ни для обороны (пехота на подготовленных позициях непосредственно у границы, за ней — моторизованные части и средства материально-технического обеспечения, расположенные глубоко в тылу, чтобы не рисковать ими в случае локального прорыва частей противника). Позиции Красной Армии к моменту немецкого нападения не годились ни на то, ни на другое, что было следствием противоречивых указаний из Москвы.

«Для противника нападение германских войск стало полной неожиданностью, — записал генерал Гальдер в первый день наступления. — Его войска в приграничной зоне были распределены по отдаленным казармам, охрана самой границы была в основном слабой». Он предполагал успешно закончить кампанию в течение двух недель.