Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Контраст в отношении европейцев к беженцам из Сирии и Украины бросается в глаза и вызывает "неудобные вопросы", сообщает FP. Автор статьи говорит о необходимости создать "гуманную и справедливую систему", хоть и признает: сделать это будет непросто.
Разница в отношении Европы к сирийцам и украинцам является свидетельством расизма – и реальности.
На прошлой неделе я встречался (лично!) со студентами Нью-Йоркского университета в Абу-Даби, у которых преподаю. Темой нашего разговора стали беженцы. Для начала мы обсудили шокирующий контраст между жестоким отношением к сирийским беженцам, которые пытались в 2015 году попасть в Восточную Европу, и тем энтузиазмом и даже жертвенностью, с какой Польша и соседние с ней страны встретили и приняли три миллиона беженцев с Украины. Мы прочитали статью в The New York Times, где рассказывается о просителе убежища из Судана Альбагире, которого пограничники избили, а потом оставили умирать, и об украинской семье Масловых, которую окружили заботой и нежностью, снабдив едой и одеялами.
Моим студентам не надо было рассказывать, что разница в отношении объясняется расизмом и ксенофобией. Но потом мы заметили нечто особенное. Бежав от массовых убийств в Дарфуре, Альбагир (в статье приводится только его имя без фамилии), отправился на учебу в Москву, и только после этого попытался попасть в Западную Европу. Конечно, Альбагир был лишен приличного и гуманного отношения, на которое вправе рассчитывать любой человек. Но был ли он настоящим беженцем? Ведь он уже нашел убежище. Не слишком ли это жестоко — отказывать в убежище человеку, который так настрадался за свою жизнь?
Затем возник более трудный вопрос, вызвавший возмущение у моих студентов. Как мы должны воспринимать глубокое чувство родства и близости, заставившее поляков приветствовать отчаявшихся украинцев, и презрительное отношение к сирийцам и иракцам? Не связано ли это с чувством близости, из-за которого европейцы проявляют солидарность с Украиной, находящейся в военном конфликте с Россией? Насколько легитимны такие "кровные узы", когда их наличие гарантирует страстное признание, а отсутствие вызывает отторжение? "Я не понимаю, — сказал один из моих студентов. — Вы говорили, что это универсальные права. Почему в таком случае государства говорят, что одних они примут, а других нет?"
Исключительно великодушное отношение к украинским беженцам во всей Европе вызывает немало неудобных вопросов о нашем режиме предоставления убежища.Право на убежище, гарантируемое Конвенцией ООН о статусе беженцев от 1951 года, является, конечно же, универсальным, то есть всеобщим, как и все права человека по своей природе. Участники этой конвенции не могут решать, кого принимать, а кого нет. Но именно так и произошло, когда арабы-мусульмане решили не оставаться в своих странах, а переехать в Европу — тот регион мира, который по иронии судьбы привержен принципу всеобщих прав из эпохи Просвещения.
Как пишет автор Иван Крастев (Ivan Krastev) в своей книге "После Европы" (After Europe), эти беженцы изобличили лживость заверений Европы в приверженности космополитизму, а также триумфаторских концепций и идей о конце истории, возникших после 1989 года. Даже самые прогрессивные государства типа Швеции поделились на городских либералов, которые приветствовали беженцев, и националистов из маленьких городков и сельской местности, посчитавших этих людей угрозой для своего культурного единства. Между странами Западной и Восточной Европы этот раскол ощущается еще острее. Во время поездок в Венгрию и Польшу я обнаружил, что даже тамошние космополиты отказываются признавать свой национальный долг принимать у себя беженцев.
Украинские события доказали, что это верно, но с точностью до наоборот. В 2016 году один европейский дипломат в Брюсселе заявил мне, что неразумно ждать, скажем, от французского города с высоким уровнем безработицы радушного отношения к беженцам, которые создадут конкуренцию его жителям в борьбе за рабочие места. Однако значительная часть восточной Польши, несущая на себе основное бремя исхода беженцев, это область промышленного запустения.
Когда твой брат или сестра в беде, ты не станешь думать о том, хватит ли тебе средств для жизни. Тот фермер, который приютил у себя Масловых, заявил, что "не мог остаться равнодушным". Однако я хорошо помню слова все тех же поляков, которые говорили мне, что, если бы сирийцы на самом деле любили свою страну, они бы никуда не уезжали, а сражались.
Крастев, воспользовавшись терминологией британского журналиста Дэвида Гудхарта (David Goodhart), заявляет, что мир все больше делится на космополитов (люди из ниоткуда) и людей с корнями (люди откуда-то). Людей с корнями гораздо больше, чем кажется космополитам, и их неприязнь к неожиданным последствиям глобализации, в том числе к массовой миграции и наплыву беженцев, является политическим фактом первого порядка. Достаточно проследить за политическим успехом американского президента Дональда Трампа. В самом начале кризиса с беженцами канцлер Германии Ангела Меркель обещала, что ее страна примет всех сирийских беженцев, которые доберутся до Европы. Но уже спустя несколько месяцев она заключила сделку с Турцией о сокращении потока беженцев, чтобы ее правительство не лишилось поддержки избирателей и не потерпело крах.
Таким образом, одинаковое отношение к беженцам — это готовый рецепт катастрофы. Но мы все равно в состоянии создать гуманную и справедливую систему, в которой учитываются политические и человеческие реалии. Для этого надо поменьше догматического пуризма и побольше внимания к реальным потребностям беженцев. Например, некоторые эксперты по вопросам миграции утверждают, что беженцы имеют право не только на убежище, но и на выбор предпочтительного для них убежища. Однако действующий закон признает право только на первую страну предоставления убежища. По этой причине Альбагир мог жить только в России — по крайней мере, если бы Россия считалась безопасной для проживания таких людей, как он. Германия и Швеция не в состоянии разместить всех беженцев. А еще разница между беженцами и мигрантами кажется весьма неопределенной. Являются ли беженцами жертвы организованной преступности? Или к ним относятся только жертвы государственного насилия? В отсутствие таких разграничений государствам приходится отказываться от своего права защищать границы.
Говоря о проблеме беженцев, мы уделяем первоочередное внимание таким вопросам, как "кто" и "где", забывая ответить на архиважный вопрос – "почему". Мы надеемся, что украинцы будут жить за границей недолго и вернутся сразу после того, как конфликт будет каким-то образом урегулирован. Им нужна физическая безопасность и временная материальная помощь. Для большинства других беженцев этого недостаточно. Это относится и к сирийцам в Турции, и к афганцам в Пакистане. Средний срок пребывания беженца за границей составляет 10 лет. Как пишут в своей книге "Убежище. Переосмысливая политику в отношении беженцев в меняющемся мире" (Rethinking Refugee Policy in a Changing World) Пол Кольер (Paul Collier) и Александр Бетс (Alexander Betts), беженцы имеют право не только на физическую защиту, но и на "самостоятельность", которую им обеспечит работа, доступ к образованию, а также возможность вернуться домой, когда это будет безопасно. Иными словами, одни права мы должны ограничить, а другие – расширить.
Обычно беженцы не едут за тысячи километров в поисках убежища. Они бегут в соседние страны, как это делают украинцы, и остаются там. В отличие от мигрантов, беженцы хотят вернуться на родину и поэтому стараются жить как можно ближе к дому. Вызвавший острые разногласия аргумент о том, что европейские страны обязаны принять беженцев с Ближнего Востока, сам по себе стал признаком провала. Но наплыв беженцев создает неимоверную нагрузку на те страны, которые имеют несчастье находиться рядом с тем местом, откуда эти беженцы бегут. Кольер и Бетс утверждают, что, если мы хотим защитить богатые страны от массового наплыва беженцев, удержав этих людей в регионах неподалеку от мест проживания, такие богатые государства должны оказывать им помощь, техническое содействие и так далее, создавая возможности для работы и учебы. Конечно, это задача не из легких, но редко кто пытается это сделать.
Даже богатой Европе будет неимоверно трудно разместить, накормить, обучить и оказать помощь трем с лишним миллионам украинцев. Но это наверняка будет сделано, потому что у европейцев есть глубокое убеждение, что украинцы такие же, как они. Однако Европа сделала очень мало для миллионов беженцев с Ближнего Востока, которые осели по соседству со своими родными странами. В 2016 году отвечавший за вопросы миграции еврочиновник Франс Тиммерманс (Frans Timmermans) заявил: "Я бы примирился со всем этим, если бы страны-члены ежегодно выделяли миллиарды долларов Иордании, Ливану и Турции на содержание беженцев". Но никто эти деньги не выделял. А после этого многие европейские государства заключили сделки со странами Африки, занимающимися экспортом мигрантов. По сути дела, это подкуп, чтобы они лучше контролировали свои границы.
Мне было немного стыдно, когда я пытался убедить своих космополитичных студентов-идеалистов признать недостатки универсальных прав и политическую реальность кровного родства и национализма. Убедить мне удалось немногих. Однако я постарался доказать, что когда политика сталкивается с нравственностью, нам надо каким-то образом корректировать свои нравственные установки и нашу политику. Аполитичные принципы столь же опасны, как и беспринципная политика.
