Интервью с теологом и православным священником Хенриком Папроцким (Henryk Paprocki)
Teologia Polityczna: В романе «Мастер и Маргарита» Михаил Булгаков предлагает очень интересную интерпретацию сцены суда Понтия Пилата над Христом, которая начинается известными словами: «ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…» Кем выступает здесь Булгаков, переписывающий историю Страстей Господних: выдумщиком, философом, теологом?
Хенрик Папроцкий: Это очень сложный вопрос. В «Мастере и Маргарите» мы имеем дело как с литературным вымыслом, так и с описанием российских реалий 1930-х годов. В первую очередь здесь заметно влияние нескольких популярных теологических трудов. Я имею в виду «Жизнь Иисуса Христа» Фредерика Фаррара (Frederic Farrar) и «Жизнь Иисуса» Эрнеста Ренана (Ernest Renan), которые были Булгакову знакомы. Свою роль наверняка сыграло и то, что отец писателя был профессором теологии: он преподавал в Киевской духовной академии, был цензором книг на религиозные темы. Он приносил домой кипы рукописей теологического содержания, и можно предположить, что в последние два-три года перед смертью Афанасия Булгакова их читал юный Михаил.
Умирая, Афанасий попросил позаботиться о своих детях друга Василия Экземплярского, преподававшего в том же вузе. Благодаря этому в жизни Михаила Булгакова осталась теология. Экземплярский коллекционировал репродукции картин, изображавших Христа. В «Мастере и Маргарите» чувствуется связь с этой коллекцией. К сожалению, полностью она не сохранилась, ее часть, около 2 тысяч изображений, находится сейчас в киевском музее Булгакова. На писателя эти репродукции производили большое впечатление, и именно Экземплярский познакомил его с трудами Фаррара.
— Какие еще произведения могли повлиять на то, как выглядит теологическая составляющая булгаковского романа?
— Определенную роль могло сыграть антихристианское произведение Артура Древса (Arthur Drews) «Миф о Христе». В то время теория, гласящая, что Иисус был мифологическим персонажем, как раз набирала популярность. С ней были связаны попытки демифологизации и историзации Евангелия.
— Рассказ о Иешуа Га-Ноцри — это историческая (а одновременно теологическая) рамка для событий XX века?
— История Иешуа — это контекст, на фоне которого драма Мастера обретает дополнительную глубину, наполняется смыслом. Напомню, однако, что история об альтер эго Христа вовсе не невинна: о Га-Ноцри рассказывает Воланд — не историк, а дьявол, который сам отмечает, что Евангелие — это не исторический источник. Любопытно, что он подвергает сомнению евангельскую историю, но читатель получает информацию только от него. Воланд — единственный свидетель, который может что-то рассказать на эту тему, кроме того, он лично заинтересован в том, чтобы изобразить все так, как оно было. Писатель создает интересную ситуацию, в которой единственным свидетелем суда над Христом выступает дьявол. Это, конечно, заставляет задуматься, насколько его рассказ соответствует действительности.
— А как выглядит булгаковская действительность?
— Ответ на этот вопрос может дать еще один литературный след. Я имею в виду «Мнимости в геометрии» Павла Флоренского. Эту книгу можно обнаружить в библиотеке Булгакова: писатель сделал на ее полях множество пометок. В своем труде, вышедшем в начале 1920-х годов, Флоренский выдвигает тезис о существовании многомерной реальности. Такой принцип используется в «Мастере и Маргарите»: действие разворачивается в двух плоскостях, что отражено в разделении на московские и иерусалимские главы. Самое интересное, что переходить из одной плоскости в другую способен только дьявол.
С одной стороны, роман имеет сложную повествовательную структуру, отсылает к евангельской истории, а с другой — это книга, написанная о России для россиян. Это значит, что автор обращается к россиянину 1930-х годов. Он описывает это государство изнутри, ведь он не эмигрировал, хотя мог уехать в Париж. Он решил остаться и видел собственными глазами, как идет процесс создания общества, которое погружается в абсолютное мракобесие. По меркам такого общества «Мастер и Маргарита» была шокирующей книгой. Булгаков написал роман для безбожников, и это ключ к пониманию его произведения. Это не книга для поляков, которые ходили в церковь, имели доступ к Священному Писанию. В России храмы были закрыты, религиозная литература запрещена, Библия недоступна. Булгаков, с одной стороны, следует популярным в свою эпоху течениям, которые ставят под сомнение Евангелие, а с другой создает Воланда, который выражает уверенность в существовании Христа.
— Как такое неоднозначное послание следует оценить с ортодоксальной точки зрения? Профессор Московской духовной академии дьякон Андрей Кураев называет сюжет о Иешуа богохульством. «Так называемые „пилатовы главы" „Мастера и Маргариты" кощунственны. Иешуа булгаковского романа умирает с именем Понтия Пилата на устах, в то время как Иисус Евангелия — с именем Отца. Любой христианин (а христианин в самом широком смысле этого слова — это человек, который молится Христу) любой конфессии согласится с этой оценкой», — пишет он. Как вы можете прокомментировать эти слова?
— Я не отношу себя к суперортодоксам. Имя Пилата, по всей видимости, должно склонить читателя проследить за дальнейшей судьбой этого человека, изображенной в романе. Христос на кресте молился за своих мучителей, так что, можно сказать, и за Пилата тоже. Напомню, о том, каковы были последние слова Иешуа, говорит дьявол, который является отцом лжи.
— Историю Пилата рассказывает не только дьявол, она также становится темой загадочного произведения Мастера.
— Мы, однако, не узнаем его содержания: обо всех иерусалимских событиях рассказывает дьявол. Мастер не обладает ключом к разгадке тайны, «адвокатом» Христа выступает сатана. А Мастер — это трагический герой.
— Как и Пилат.
— Да, благодаря милосердию Христа Мастер обретает даже не спасение, а покой, получая приют со своей возлюбленной Маргаритой. О том, как шел дальше суд мы не узнаем: появляется Левий Матвей, но он ничего не рассказывает, хотя и присутствовал на нем. Он сам описан в качестве свидетеля, однако, это описание дается в изложении сатаны. Это очень любопытная конструкция, благодаря ей роман становится глубоким философским размышлением над смыслом христианства, смыслом Страстей Христовых.
Булгаков берет на себя очень сложную миссию. Нужно понимать, что он до конца жизни оставался верующим человеком, противостоял процессу «большевизации». В конце концов, он был сыном богослова, а это к чему-то обязывает. Он получил медицинское образование, но посвятил себя литературе, театру. Очень важно, что мы имеем дело с верующим человеком, который решил писать для людей, потерявшихся в большевистском кошмаре.
— Какую роль в рассказе сатаны играет Пилат? Он придерживается строгой психологической стратегии, и у читателя может сложиться впечатление, что человек, вынесший Христу приговор, — это по своей сути трагическая фигура. Он принимает более сложное решение, чем нам кажется?
— Да, но в этом нет ничего необычного, поскольку в данном случае Булгаков опирается на христианские апокрифические тексты, в которых Пилат предстает как раз трагической фигурой. Следует вернуться к евангельским текстам, в первую очередь Евангелию от Иоанна, которое, говоря простым языком, обеляет Пилата. Слова римского прокуратора «се человек» и «я не нахожу в Нем вины» подчеркивают, что смерти Христа требуют фарисеи, народные лидеры, Синедрион.
В определенный момент Пилату приходится согласиться с их требованиями, поскольку он слышит фразу, которая звучит в римских реалиях (отчасти напоминающих реалии Москвы 1930-х) очень грозно: «Ты не друг кесарю, всякий, делающий себя царем, противник кесарю». Это угроза: мы сообщим на Капри. Тиберий, правда, не правил (это, кстати, тоже интересное явление: император, который не правит), а сидел на Капри и предавался разнообразным утехам, однако, он очень болезненно относился к любым попыткам поколебать его статус абсолютного властителя, обладающего властью от бога, и избавлялся ото всех своих врагов. То же самое происходило в 1930-е годы в Москве, когда начались печально известные чистки.
— Значит, Пилат вынес решение под влиянием шантажа?
— Пилат осознал угрозу и сделал жест, который стал символом, умыл руки, а потом сказал евреям, что это их дело. Иоанн изображает Пилата трагической фигурой, которую обстоятельства вынудили выйти к толпе. Хотя стоит задуматься, сколько там могло быть народа, несколько сотен человек? Это были не все жители Иерусалима или Палестины, а несколько сотен первосвященников, членов Синедриона и людей, поддавшихся на подстрекательства.
Впрочем, по иронии судьбы, через несколько десятков лет тот же самый Синедрион совершил ужасную ошибку и поддержал восстание, а потом признал лжемессию — Шимона Бар-Кохбу. Булгаков знал об этих событиях и последовал примеру Иоанна и авторов апокрифов, которые изображали Пилата человеком трагической судьбы, который не сумел противостоять обстоятельствам, заставившим его действовать против собственной воли. «Кровавый подбой» плаща имел для него огромное значение, ведь он показывал, что Пилат имеет отношение к императорской власти. Прокуратор — это человек, который представляет как императора, наделившего его полномочиями, так и римский закон в целом. Это может показаться нам странным, но Пилат выносил решения не от своего имени, а от имени императора.
— Значит, чтобы понять решение Пилата, следует осознать всю сложность отношений между ним и императором.
— В романе Булгакова это изображено довольно наглядно, но еще лучше это описано в «Черном маге». Пилат выходит к толпе и поднимает руку в приветствии, которое стало известным в XX веке. На площади воцаряется тишина, слышно, как жужжит муха, Пилата слепит яркое солнце. Он набирает в легкие горячий воздух и кричит «Tiberio imperante!», а все начинают кричать вслед за ним. Потом он поднимает руку еще раз, и вновь воцаряется тишина. Пилат выносит окончательный вердикт по делу Га-Ноцри. Приговаривает его не он, а Тиберий. Хотя император ничего не знал о суде, приговор исходит от него. В этом смысле Пилата действительно можно назвать трагической фигурой. Он должен был принять решение, иначе он лишился бы власти, а, возможно, и жизни. Кто знает, как Тиберий отнесся бы к доносу на прокуратора, пошедшего против его воли. Суд или смерть — такую альтернативу видел Пилат. Поэтому, как я уже сказал, такое значение для него имеет кровавый подбой плаща.
— Как Булгаков, глядя с византийской перспективы на ключевые события, происходившие в Римской империи, переоценивает историю Спасителя? Он реабилитирует Рим или осуждает его? Как угол зрения влияет на интерпретацию?
— В романе Иерусалим I века, то есть де-факто Римская империя I века, ничем не отличается от московской, большевистской империи века XX с ее тайными службами и сетями доносчиков. В книге появляется Афраний, правая рука Пилата и начальник тайной стражи, его можно сравнить с главой НКВД. Это все «царство мира сего». Иисус говорит: «идет князь мира сего, надо Мной у него власти нет». В романе «Мастер и Маргарита» рассказывается именно о царстве «князя мира сего», которое Булгаков изображает так, будто его основа — это осведомители, руководители тайных служб и убийцы.
Здесь мы находим следующее отличие от Евангелия: Иуда в романе не убил себя сам, его зарезали. Это событие попадает на страницы книги будто бы с улиц большевистской Москвы, где люди порой пропадают без следа. Кажется, что Булгаков ставит знак равенства между всеми империями, говоря, что такого рода тоталитарная власть всегда происходит от дьявола.
— Нельзя ли усмотреть в библейской истории Христа и ее литературной интерпретации Булгакова общий историософский мотив, я имею в виду изображение суда как коренной проблемы европейской цивилизации?
— Напомню, что в греческом языке суд называется «κρίσις», от этого слова произошел наш «кризис». Суд — это не нормальная, а кризисная ситуация. Я не знаю, осознавал ли это Булгаков, но, думаю, да. Одновременно следует обратить внимание, что послание романа «Мастер и Маргарита» созвучно идеям Николая Бердяева, который писал, что царство сатаны строится на использовании грязных методов, например, доносительстве. Царство Христа — это любовь, сострадание, чувства, которые в определенном смысле сложно увидеть. Эта мысль прослеживается во всем творчестве Бердяева, например, в «Смысле истории» или «Смысле творчества»: философ подчеркивает, что за всеми неявными разрушительными действиями скрывается дьявол. Булгаков не мог знать работ Бердяева, которые тот написал в эмиграции, но эта тема звучала уже в работах, вышедших в России. Возможно, идеи философа на него повлияли.
— Можно ли сказать, что Христос дает человеку своего рода «двойное гражданство»? Принадлежность к земному царству и Царству Божьему освобождает его из-под тоталитарной юрисдикции?
— Конечно, именно так обозначается граница, за которую не простирается власть Пилата. Текст Евангелия напоминает нам это в словах Иисуса: «Ты не имел бы надо Мной никакой власти, если бы не было дано тебе свыше» (то есть не от императора). Исполнительному римскому чиновнику, который был до этого, как утверждают некоторые источники, легионером, понять это было, видимо, сложно. Типичного римлянина с боевыми заслугами, который был фанатичным воином, назначили в награду прокуратором. Иудея была не очень большой провинцией, но зато он обладал там абсолютной властью. Он мог приговорить любого человека к смерти или стереть с лица земли целый город. Нам сложно понять, какой огромной властью он обладал. Наместник замещал собой императора. И вдруг он встречает нечто, выходящее за рамки его чиновничьих схем: кто-то говорит, что его власть дана свыше, что она происходит «не от мира сего».
