«Винер цайтунг»: Отношения хуже, чем сейчас между Россией и Западом, трудно даже представить. Слова о новой холодной войне уже почти стали крылатым выражением. Но на этот раз речь идет не о войне между капиталистическим Западом и коммунистическим Востоком, а о войне между Западом, показывающим себя либеральным и прогрессивным, и консервативной Россией. Это напоминает ситуацию в XIX веке, когда Европа сильно критиковала консервативного царя. Мы вернулись в XIX век?
Сергей Чапнин: Я смотрю на это иначе. Я бы сказал, что у нас в России нет никакой консервативной повестки дня, во всяком случае никакой реальной. Консервативная программа российского правительства — в действительности не более чем риторика.
— Почему?
— Потому что мы все еще в поисках идентичности. В 1990-е годы, после развала Советского Союза, были попытки либеральным и демократическим путем уйти от мрачного коммунистического прошлого. В то время как либеральные элиты пытались реформировать Россию, произошло возрождение русской православной церкви. Церковь была единственным институтом старой, дореволюционной России, который пережил советский период, — хотя и с гонениями и страданиями, но все же пережил. Церковь была единственным мостом к русскому прошлому и выступала за решительный разрыв с советским наследием.
— Не была ли церковь позднего советского времени — несмотря на все страдания при Ленине и Сталине — также под влиянием КГБ и не контролировалась ли она государством?
— Да, определенно. В структуру церкви, восстановленную в середине 1940-х годов, в значительной степени проникла советская секретная служба. И все равно после 1991 года церковь символизировала возрождение России. Попытка церкви снова обратить нацию в веру провалилась в 1990-е годы, как и попытка построить в России демократическое общество. В начале XXI века, после неудавшихся экспериментов, вновь возникло видение будущего России как империи. Тогда церковь поддержала этот политический поворот от демократии к автократии — например, с программой «Русский мир».
— Не могли бы вы рассказать нам об этой программе?
— Первоначальная идея состояла в том, чтобы создать некую защиту для российских общин за границей. Ведь много русских живут на Украине, в Прибалтике или в Центральной Азии, Белоруссия по большей части тоже русскоязычна. Речь шла о поддержке и сохранении русского языка для будущих поколений и о совместных культурных проектах — о классической мягкой силе. При этом церковь с самого начала играла важную роль. Развитие «русского мира» началось с инициативы русской православной церкви.
— Русскоязычные общины за границей объединяет в первую очередь церковь. Она является важным административным и духовным авторитетом и в этом качестве активно агитировала за программу «русского мира», прежде всего когда в 2009 году митрополит Кирилл стал патриархом. Это пробудило у государства стремление усилить свое влияние на русских по ту сторону границы. В действительности эта концепция за короткое время фундаментально изменилась: из культурного сотрудничества в течение двух лет получилась концепция идеологического давления на русскоязычные общины по ту сторону границ России. Они должны были поддерживать концепцию «русского мира» и тем самым главенство России. Это привело к разногласиям. Смертельный удар по этой концепции нанесла тогда война на Украине, поскольку именно в первый год войны многие русские, которые сражались на стороне сепаратистов в Донбассе, говорили, что сражаются за «русский мир» против украинских «фашистов». Это стало концом проекта. Уже сама церковь больше не использует эту концепцию, которая была так популярна десять лет назад.
— Не был ли «Русский мир» с самого начала политическим? В конечном счете Россия видит в себе преемницу старой Киевской Руси, которая объединяла средневековых предков украинцев, русских и белорусов — в то время как националистические украинцы представляют тезис, что они — единственные наследники Руси, а русским ближе татарская традиция. Не играет ли это противоречие, спор о Руси, также свою роль в концепции «русского мира»?
— Да. У «Русского мира» много измерений. Одно из них состояло в том, чтобы сблизить Россию, Белоруссию и Украину друг с другом как страны, у которых единые корни после крещения князя Владимира. Однако ничего не получилось: мы, русские, часто не понимаем, что происходит в соседних странах. Это, кстати, касается не только Украины, но и Белоруссии. Белоруссия тоже сильно отличается от России, и там сегодня происходит — в данном случае тихий — процесс формирования нации. Россия не воспринимает это всерьез и по-прежнему думает: ах, все равно вы — лишь часть нашего мира, часть этой бывшей Российской империи. Однако это не так. Эти страны отличаются от России. Так, например, белорусам ясно, что их геополитическая ситуация очень сильно влияет на их национальную идентичность. Они живут между католическим Западом и православным Востоком.
— Как и Украина.
— Да, но Белоруссия в целом более однородна, чем Украина, которая сильно расколота. Западная Украина, конечно, ориентирована на Запад с сильным польским влиянием. А восточные украинцы в культурном плане очень сильно похожи на русских. Для многих русских очень трудно признавать Украину как независимое государство. Они не понимают, откуда могли взяться независимая Украина или Белоруссия. Эта слепота порождает много проблем.
— На Западе отделение церкви от государства имеет глубокие исторические корни, которые уходят в Средние века. В православии иначе. Долгое время после Византийской империи господствовал своего рода цезаропапизм, сильная привязка церкви к государству.
— Действительно, это проблема. Византийская традиция, к которой относится Россия, знает только тесные отношения между церковью и государством. Однако был короткий момент, небольшой исторический шанс для другого, более современного пути после развала Советского Союза, когда можно было использовать опыт эмигрантов, покинувших Россию после Октябрьской революции. Их религиозные общины были действительно независимыми от государства, потому что в эмиграции не было никакого православного государства. Это помогло людям заново открыть для себя духовное измерение восточного христианства. То, что создали эти группы за границей, и сегодня у многих православных христиан все еще пользуется большим уважением.
— Однако эти начинания не смогли пробиться.
— Нет. Традиционно тесные связи с государством были сильнее. Кроме того, политике нужна была церковь как поддержка для ее концепции новой империи. Прежний патриарх Алексий не был к этому готов, но Кирилл, патриарх с 2009 года, вполне готов к этому. Он — активный сторонник идеи сотрудничества с государством. Концепция России как представителя консервативных ценностей в противоположность либеральному Западу исходит в основном от него. Он развил ее в конце 1990-х годов и «продал» в 2012 году президенту Владимиру Путину — в начале его третьего президентского срока, когда Кремлю были нужны новые идеи.
— Что из этого получилось? Настолько ли Россия сегодня консервативна, как она себя показывает?
— Нет. Это по большей части показная риторика. В России сегодня программы и концепции не столь важны. Люди заняты выживанием. Экономическая ситуация становится все хуже, и нет никакой конкуренции в политической жизни. Конечно, много говорится о консервативных ценностях, таких как семья, но статистика говорит другим языком: на каждые две свадьбы приходится один развод. Хотя число абортов и сократилось, но не из-за традиционных ценностей или религиозной мотивации, а по причине более широкого применения противозачаточных средств. В действительности Россия — это очень древняя страна, на которую Запад оказал очень сильное влияние.
Сергей Чапнин — российский публицист, бывший заместитель главного редактора «Журнала Московской Патриархии».
