Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Искра Филева (Iskra Fileva)
Думаю, почти все родители хотят, чтобы у них были хорошие отношения со своими детьми. Почему же тогда они отвергают такие нужные шаги?
Иногда дети людей, которые никогда не извинялись перед ними, описывают своих родителей как нарциссов, но проблема с нежеланием извиняться кажется мне слишком распространенной, чтобы объяснять все нарциссизмом. Что тогда?
Возможно, это связано с нарушением социальной иерархии. Возьмем такой пример: если рядовой сотрудник опаздывает на встречу с руководителем, ожидается, что он принесет извинения, но, если опоздал руководитель, он может ничего не сказать, на что сотрудник, скорее всего, не отреагирует. Возможно, в некоторых семьях родители считают себя генеральными директорами.
Неясно, насколько оправданы неравноправные нормы на рабочем месте; иногда их могут оправдывать цели организации. Для успеха компании может быть важно, чтобы некоторые люди сосредотачивались почти исключительно на своих задачах, не позволяя отношениям с коллегами занимать слишком много их собственного ментального пространства. Но у семьи нет таких целей. Это не организация, которая существует для достижения какой-то цели, и ее цели уж точно не должны выходить за рамки благополучия членов семьи. Кроме того, мы можем выбирать, где работать, но не можем выбрать себе семью.
Возможно, некоторые родители думают, что, раз они кормильцы, у них может быть моральный иммунитет. Франц Кафка в своем "Письме к отцу" говорит: "Тебе все представлялось примерно так: всю свою жизнь Ты тяжко трудился, все жертвовал детям, и, прежде всего — мне, благодаря чему я „жил припеваючи“, располагал полной свободой изучать что хотел, не имел никаких забот о пропитании, а значит, и вообще забот..."
Однако один и тот же человек может, с одной стороны, делать вещи, за которые следует быть благодарным, а с другой — поступать неправильно. Возьмем ситуацию крайней жертвенности: представьте, что вы рискуете своей жизнью, чтобы спасти чужую. Это не дает вам морального права оскорблять человека, чью жизнь вы спасли, или еще как-то плохо с ним обращаться.
Родители могут думать, что у них есть исключительная власть устанавливать правила в домашнем хозяйстве и что они могут выбирать, какие из этих правил к ним просто не применимы. Отец Кафки, по его словам, устанавливал правила поведения за столом, которым сам не следовал:
"Кости грызть нельзя, а Тебе — можно. Чавкать нельзя, Тебе — можно. Главное, чтобы хлеб отрезали, а не отламывали; а то, что Ты отрезал его измазанным в соусе ножом, было неважно. Надо следить, чтобы на пол не падали крошки — под Тобой же их оказывалось больше всего".
Иногда родители знают, что поступили неправильно, и могут даже признаться кому-то, но только не ребенку, которого они обидели. Одна знакомая, например, однажды призналась мне, что делала вещи, которые, вероятно, травмировали ее сына, когда он был маленьким. Я знаю ее и знаю, что она пошла на многие жертвы, но, когда дело дошло до признания вины, она призналась мне — стороннему наблюдателю — вместо того, чтобы извиниться перед своим (уже взрослым) сыном. Одна из особенностей человеческой жизни заключается в том, что некоторым людям сделать для своих детей почти что угодно легче, чем признать, что они их обидели.
Дети могут не замечать эту модель поведения родителей или списывать ее на личностные различия, на разницу поколений. Конечно, это зависит от того, что именно произошло. Не обращать внимания на нежелание родителей понять ваши интересы проще, чем смириться с тем, что они привили вам чувство вины за собственные неудачи в достижении своих профессиональных целей — если вы, например, решили родиться в неподходящий для них момент.
Другие же травмированы — они не просят извинений, хотя они им нужны. Они могут разговаривать с третьими лицами, но сочувствие других, хотя и может помочь человеку исцелиться, мало что делает для восстановления детско-родительских отношений. Молчание может быть разрушительно, если человек постоянно воздерживается от высказывания прошлых обид. Третьи лица не уберут боль. Когда осужденный настаивает на своей невиновности, какими бы убедительными ни были доказательства, над происшествием всегда появляется знак вопроса. Если человек, причинивший нам боль, настаивает на том, что он не сделал ничего плохого, всегда возникает вопрос, а нужно ли перед нами извиняться. У "нарушителя" всегда есть выход — отрицать вину.
Кстати, женщина, которая призналась мне, что жестоко обращалась с сыном, скончалась через несколько лет. В какой-то момент я рассказал ее сыну о нашем разговоре. Думаю, его впечатлил мой рассказ: как будто она оставила ему письмо, чтобы он прочитал его после ее кончины.
Она, конечно, никакого письма не оставила, но я не могу отделаться от мысли, что она поделилась со мной своей историей не просто для того, чтобы выговориться, но в полунадежде, что я сделаю от ее имени то, чего сама она не смогла: рассказать сыну, что она чувствовала. Я так и сделала, и слова, казалось, подействовали как бальзам не только на его психические раны, но и на разорванные отношения с матерью.
Мать этого человека искренне хотела отменить некоторые свои прошлые действия. Я уверена, что, если бы у нее был второй шанс, она бы поступила иначе. Она была хорошей женщиной. Этот пример дает нам надежду: хотя некоторые родители верят в собственную непогрешимость, другие понимают, когда и как они сделали больно своим детям, но просто не могут заставить себя признаться в этом. Они живут с чувством вины, которое фактически разъедает их изнутри. Родители, которые никогда не говорят "прости".
