Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Степные кочевники имели все ключевые характеристики либеральных демократий, пишет New Yorker. А татаро-монгольское иго не сдерживало развитие Руси, но скорее помогало ему. Такую версию предлагают историки, решившие пересмотреть нарратив о кочевых народах.
В сентябре папа римский Франциск стал первым в истории главой католической церкви, посетившим Монголию. Можно сказать, эта страна — скромная остановка в путешествиях понтифика. Во всей Монголии можно насчитать не более полутора тысяч католиков. На приветственной церемонии, проходившей на главной площади Улан-Батора, собралось несколько сотен зрителей. Это меньше, чем одна тысячная часть той толпы, которая месяцем ранее пришла на встречу с папой римским в Лиссабоне. Один из монгольских зрителей и вовсе вышел на утреннюю зарядку тайцзи и совершенно случайно оказался на мероприятии.
Читайте ИноСМИ в нашем канале в Telegram
Читайте ИноСМИ в нашем канале в Telegram
Не все понимали, почему и зачем понтифик оказался здесь. На банкете для делегации из Ватикана один из организаторов кейтеринга задал репортеру Times искренний вопрос: "А кто такие католики?". Однако папа готовился к этому визиту. Выступая перед дипломатами, культурными деятелями и президентом Монголии, он уделил особое внимание религиозной свободе и терпимости, созданной Монгольской империей в XIII-XIV веках. Папа назвал это явление "замечательной способностью предков современных граждан Монголии признать выдающиеся качества народов, проживающих на огромной территории Империи, и сделать так, чтобы эти качества служили целям общего развития". Он также отметил Pax Mongolica — период стабильности, установленный монголами на всей территории Евразии, упомянув об "отсутствии конфликтов" и уважении "международных законов".
Многие христиане минувших веков были бы ошарашены словами Франциска. Первое упоминание о монголах в Западной Европе принадлежит монаху бенедиктинского ордена, который в 1240 году писал, что монголы — это "огромная орда отвратительной сатанинской расы... жаждущей крови и пьющей ее, разрывающей и пожирающей плоть собак и людей". Пять лет спустя папа римский Иннокентий IV направил Гююк-хану, третьему лидеру Монгольской империи, письмо, в котором выражал "свое изумление" тем, что монголы "вторглись во многие страны, в которых живут как христиане, так и люди других религий, и приносят на их земли разрушения, оставляя их в запустении".
Мусульмане также считали монголов кровожадными дикарями. Когда Хулагу-хан ворвался в Багдад в 1258 году, улицы заполнились трупами, вода в стоках стала красной, а великая библиотека Багдада — Дом мудрости — была сожжена дотла. Многие историки считают именно разграбление Багдада концом пяти веков культурного и научного расцвета мусульманского мира — золотого века ислама. В ноябре 2002 года Усама бен Ладен заявил, что действия администрации Джорджа Буша-старшего были более разрушительными, чем набег "монголов Хулагу". Несколько месяцев спустя, незадолго до начала Иракской войны, Саддам Хусейн назвал Соединенные Штаты и их союзников "монголами этого века".
Образ монголов как грубых животных оказался долговечнее их завоеваний. В пьесе Вольтера они показаны "дикими сыновьями насильников", которые захотели "превратить это великолепное место империи в одну огромную пустыню, подобную их собственной". Сегодня имя основателя империи настолько плотно ассоциируется с феноменом тирании, что это уже стало своего рода клише — говорить про политиков, что в системе координат они находятся "где-то справа от Чингисхана". В России и Восточной Европе термин "монголо-татарское иго" употребляется для описания не только периода монгольского правления, но и иных форм деспотизма.
Но папа римский Франциск — далеко не единственный, кто занимается борьбой со старыми стереотипами. "Мы чересчур легковерно согласились принять образ монголов как предельно жестоких завоевателей, которые с потрясающей легкостью покорили львиную долю Евразии", — пишет Мари Фаверо (Marie Favereau) в книге "Орда: как монголы изменили мир". Ее работа по тону созвучна с другими недавно вышедшими исследованиями, например "Империям степей" Кеннета В. Харла (Kenneth W. Harl), труду Энтони Саттина (Anthony Sattin) "Кочевники" и книге Николас Мортон (Nicholas Morton) "Монгольская буря: создание и разрушение империй на средневековом Ближнем Востоке". Схожесть всех этих работ заключается в том, что их авторы стремятся пересмотреть сложившийся за многие года нарратив о варварстве кочевых народов и в частности монголов. В этих исследованиях предлагается своего рода "пересмотр легенды о Степи". Вместо опьяненных кровью чудовищ мы встречаем умелых управленцев, которые поддерживали развитие торговли, приветствовали свободу слова и свободу вероисповедания. Да, они захватывали города — однако это было обычной необходимостью в свете активного развития государства. И да, они порабощали ближних и дальних соседей — но ровно таким же образом поступали и многие другие народы. И эти другие народы зачастую делали это с большей жестокостью.
Пересмотр степного нарратива является типичным примером того, что историки называют "глобальным поворотом". Это более масштабный исследовательский проект, суть которого состоит в смещении фокуса — с национальных государств и споров о колониализме на народы и процессы, которые связали нас воедино. Это исследование того, что прежде оставалось в тени, изучение "слепых зон" истории. В центре внимания теперь должны находиться народы, которые, по словам Саттина, "долгое время жили только в рассказах и заметках наших писателей и историков". Эти народы — одни из самых, на первый взгляд, неприятных и страшных в анналах и хрониках: "нецивилизованные", варвары у ворот, племена, которые, кажется, появляются из какого-то дьявольского портала, разрушают все на своем пути, а затем снова скрываются во тьме. Переосмысление степи меняет их место в истории. Она рассматривает их как самостоятельных субъектов — как народы, у которых есть своя история, которые построили общества не менее сложные, чем оседлые государства, которым они противостояли и которые внесли свой вклад в создание того мира, в котором мы живем.
Евразийская степь — это обширная территория, простирающаяся от Венгрии до Маньчжурии. Ее размеры практически невозможно определить и осознать: это зеленые и выжженные земли, расстояния между крайними точками которых превышает расстояние от Анкориджа от Майами или от Каира от Йоханнесбурга. Историческое значение степи связано с диковинным четвероногим животным, обитающим в ней вот уже сотню тысяч лет. А именно: образ степи — это образ лошади. Длинноногие, с мощными легкими, эластичными сухожилиями и кишечником, способным переваривать жесткую траву, лошади — настоящие королевы степей. Лошади хорошо перенесли ледниковый период: их твердые копыта смогли прорыть слои снега и льда, раскопав таящуюся под ними траву.
"Лошадь была самым эффективным и долговечным средством передвижения, которое когда-либо использовали люди, — пишет в книге „Кочевники“ британский журналист Саттин, — и именно умение ездить на ней верхом, которому выучились люди, коренным образом изменило жизнь на Земле, и особенно — в степи". Лошади были выведены в неволе в западной степи не менее пяти тысяч лет назад. Колесо было изобретено примерно в то же время, и эти два достижения человеческой мысли вместе стали залогом процветания кочевого скотоводства.
Люди ямной культуры первыми воспользовались новыми технологиями и заняли большую часть степи. Обжив территории к северу от Черного моря около 3000 года до н. э., они стали использовать лошадей и повозки на колесах, чтобы преодолевать огромные расстояния. Генетики обнаружили троюродных братьев, похороненных на расстоянии почти девятисот миль друг от друга. Они и их потомки также проникли в Европу, Индию, Ближний Восток и западный Китай, о чем Харл, заслуженный профессор истории в Тулейне, рассказывает в начале книги "Империи степей". Язык представителей ямной культуры является одним из самых ранних ответвлений протоиндоевропейского и предком многих современных языков — среди них греческий, немецкий, английский, испанский, древнекельтский, русский, персидский, хинди и бенгальский. (На сегодняшний день численность людей, говорящих на индоевропейских языках, составляет более трех миллиардов человек.) Примерно у 70% из нас родословная ДНК восходит именно к ямной культуре. Более чем наследие греков, римлян или китайцев, сохранилось наследие именно этих кочевников: мы ощущаем его в наших словах и наших телах.
За тысячелетия после экспансии ямной культуры этнический состав обитателей евразийской степи изменился. К седьмому веку до нашей эры западную часть степи занял народ, известный как скифы. Скифы, чьи конные лучники умели обращаться с композитными луками и ездили на седлах с кожаными стременами, контролировали большую часть степных территорий между Черным и Каспийским морями. Они также сыграли роль в разрушении Ассирийской империи и, как сообщает Геродот, дважды одержали победу над персидским царем. В восточных же степях немногим позднее, примерно за два столетия до начала нашей эры, царствовал народ хунну, который в течение некоторого времени взимал дань с ханьского Китая в обмен на мир.
Как и в случае со многими степными кочевниками, многое из того, что мы знаем о скифах и хунну, было рассказано оседлыми людьми. (Саттин рассказывает, что название "хунну" происходит от китайского слова, означающего "незаконнорожденный отпрыск рабов".) Харл и Саттин объединяют эти рассказы с новыми генетическими и археологическими данными, выстраивая тем самым более полную историческую картину. Оказывается, как скифы, так и хунну были мультиэтническими обществами. Хунну включали в себя целый ряд племен, обитавших на степной территории шириной с континентальную часть Соединенных Штатов. Под руководством харизматичного правителя по имени Моду Чаньюй (Modu Chanyu) они создали сложный аппарат управления, где служили китайские писцы, бюрократическую иерархию и, по словам Харла, собственную систему письма. "Создав первое государство имперского формата в степи, Моду Чаньюй стал провозвестником последующих степных завоевателей — от Аттилы Гунна до Чингисхана", — пишет Харл.
Среди кочевников, о которых рассказывается в книге "Империи степей", Харла больше всего впечатляют Чингисхан и его монголы. Набеги Аттилы Гунна ускорили процесс распада Западной Римской империи, а походы более позднего завоевателя Тамерлана способствовали возвышению государства Моголов, России и шиитского Ирана Сефевидов. Однако степная сверхдержава, созданная Чингисханом, была уникально долговечной и огромной. Именно через Монгольскую империю, пишет Харл, Запад получил с Востока технологии производства бумаги, блочной печати и изготовления пороха. Это стимулировало распространение знаний и помогло Европе установить свое господство на море. "Таким образом, глобальная экономика современной эпохи родилась благодаря наследию монголов", — считает Харл.
Идея о том, что монголы заложили фундамент современного мира — ключевая в этом новом подходе. Саттин приводит аргументы, схожие с аргументами Харла, добавляя к списку технических новшеств, которыми обогатился Запад, также компас. В то же время он признает, что другие кочевники, например арабы, сыграли свою роль в том, чтобы европейцы получили эти новые предметы и знания. Оба автора опираются на такие более ранние работы, как "Чингисхан и создание современного мира" антрополога Джека Уэзерфорда (2004) — очаровательное, поэтичное и хвалебное введение в историю монголов, которое, как никакая другая книга, способствовала укреплению позиций и росту популярности идеи о пересмотре степного нарратива.
Все эти летописцы рассказывают похожую историю восхождения монголов. Скромный, находчивый, а порой и безжалостный охотник-кочевник по имени Темуджин, будучи брошенным своим кланом в девятилетнем возрасте, впервые за четыре столетия объединил племена, населяющие восточные степи. В 1206 году на собрании степных вождей (Курултае) его нарекли Чингисханом, что можно перевести как "океанский правитель". (В последующие два десятилетия он и его последователи стали первыми в истории, кому удалось объединить под своей властью земли между Каспийским морем и Тихим океаном — территорию, почти такую же широкую, как и сама степь.)
После его смерти в 1227 году империя Чингисхана продолжала расти, не заняв в конечном итоге территории, которая составлял 20% земной суши — от Сирии до Кореи. На востоке его сын Угедей покорил Северный Китай. Когда внук Чингисхана Кублай-хан захватил юг, он объединил страну и основал династию Юань. О событиях на западе рассказывает Мортон в своем труде "Монгольская буря" и Фаверо в "Орде".
Обе книги являются выдающимися научными достижениями. Богатство же исторических источников, к которым обращаются их авторы, свидетельствует о монгольском космополитизме. Мортон, историк из Ноттингемского университета Трента, уделяет особое внимание на пространстве между дельтой Нила и Анатолией, где монголы взаимодействовали с халифами, крестоносцами и турецкими военачальниками. Фаверо, историк из Университета Париж-Нантер, рассказывает о Золотой Орде, которая зародилась в северо-западной части Монгольской империи, а после ее распада превратилась в автономное государство, охватившее большую часть Восточной Европы и Центральной Азии.
Мортон считает монгольские вторжения локальными катастрофами. Подобно тому, как падение астероида уничтожило нептичьих динозавров и открыло эру млекопитающих, монголы повергли в хаос восточное Средиземноморье — и в этом хаосе сгинули такие их соперники за владычество, как государства крестоносцев, Аббасидский халифат и империя Айюбидов. Впрочем, это же послужило толчком к появлению новых соперников, включая мамлюков в Египте и османов в Малой Азии. Обе эти группы также ведут свою родословную от степных народов.
Фаверо предпочитает работать более широкими мазками. Это ясно уже из того, какой подзаголовок имеет ее книга — "Как монголы изменили мир". Однако места и народы, которые в ней перечисляются, когда речь идет об этом изменении мира, скорее похожи на список стран Варшавского договора, нежели Лиги Наций. Чаще всего она возвращается к Руси, культурным предкам современных русских, украинцев и белорусов. Монгольское нашествие на Русь длилось четыре зимы, с 1237 по 1241 год. На завоевание многомиллионного населения было послано не более пятидесяти тысяч воинов. Для своих завоеваний монголы выискивали и использовали слабые места своих противников. Русь была раздроблена, ее раздирали междоусобными распри князей. Напав в холодное время года, монголы застали население Руси врасплох — никто не ждал войны в это время года. Монголы применяли китайскую осадную технику для разрушения глинобитных и деревянных стен. К концу своей военной кампании монголы контролировали около двадцати городов Руси. Многие из них, включая Киев, в котором в те времена находилась столица, были разграблены. Большинство из них капитулировали в течение нескольких дней.
Общепринятый взгляд на монгольское владычество — это представление о нем как о жестоком порабощении, иго которого тормозило развитие Руси. Фаверо утверждает обратное. "Русские княжества демонстрировали невероятную экономическую стабильность во время своего подчинения Орде", — пишет она, указывая на тот факт, что в северо-восточной Руси в XIV веке было основано сорок или более городов. Она признает, что монголы рассматривали Русь как источник доходов с дани, но утверждает, что их стратегия была скорее торговой, чем репрессивной. Монголы прямо или косвенно связывали Русь с рынками в регионах Волги, Каспийского, Черного и Балтийского морей, а также Китая, Ближнего Востока и Средиземноморья. "Безопасность и свободный проход для купцов и товаров; привилегированное положение для элиты, духовенства, торговцев и ремесленников; тщательно спланированные налоговые и земельные режимы; в основном непрямое управление — все это было залогом процветания как для находящихся в подчинении русских, так и для монголов", — пишет она. Монгольская политика не только не замедлила рост России, но, возможно, способствовала его развитию.
Пересмотр степного нарратива показывает сильные стороны и ограничения новой блестящей дисциплины под названием "глобальная история". Этот подход, о котором часто говорят, что он зародился в начале XXI века, возник на фоне тревог, связанных со стремительной глобализацией. В 2005 году Томас Фридман (Thomas Friedman) опубликовал свой трактат о глобализации "Мир плоский". В следующем году трое ученых основали журнал The Journal of Global History. В первом номере британский историк Патрик О’Брайен (Patrick O’Brien) заявил, что глобальная история должна оставить позади "высокомерие Рима", а также отбросить в сторону "научно-технический триумф Запада". Он выступает за то, чтобы вместо выстраивания истории вокруг величия Европы (или Халифата, или конфуцианства) изучать "связи" и "сравнения", внимание к которым позволит подробнее узнать о "многообразных достижениях большего числа народов, сообществ и культур на протяжении длительного периода человеческой истории".
Зарождающаяся дисциплина должна была покончить с многовековым засильем исторического высокомерия. Писать о других народах долгое время приходилось в угоду самовосхвалению. В своей "Истории", написанной около 430 года до н. э., Геродот рассказывал о событиях на трех континентах. Однако все сводилось к восхвалению греческого превосходства и прославлению победы свободных греческих городов-государств над самодержавными варварами-персами. Китайские династические истории, такие как "История Хань" (111 г.) и "Новая история Тан" (1060 г.), поддерживали идеологию синоцентризма. Иностранное население считалось цивилизованным в той степени, в какой оно перенимало китайские нормы. Арабский ученый IX века Я’куби (Ya’qubi) начал свою историю мира с Ирака, "потому что это центр мира, пуп земли", и хотя он писал о великих доисламских державах — Персии, Византии и других, — этот ход был использован для того, чтобы показать, как они способствовали созданию величайшего государства из всех: Аббасидского халифата, основанного в Багдаде.
Европейский империализм изменил и перетряс все. По мере того как западные державы врывались в политические и психологические миры представителей разных народов по всему свету, множественные этноцентризмы уступали место евроцентризму. Японии, Китаю, Индии, Африке и Ближнему Востоку пришлось столкнуться с достижениями Запада. Естественно, что наиболее ярко эта озабоченность проявилась в работах европейцев. В "Лекциях по философии истории" (1837) Гегель заявил, что "всемирная история движется с Востока на Запад, ибо Европа — это абсолютно конец истории, а Азия — начало". С 1893 по 1901 год французские историки Эрнест Лависс (Ernest Lavisse) и Альфред Рамбо (Alfred Rambaud) выпускали двенадцатитомную серию Histoire Générale; лишь десятая ее часть была посвящена незападному миру.
Более века спустя географические рамки всемирных историй расширились, но успех Запада остается главным результатом, который стоит объяснить. В таких амбициозных книгах, как "Ружья, микробы и сталь" Джареда Даймонда (Jared Diamond, 1997), "Цивилизация: Запад и остальные" Нила Фергюсона (Niall Ferguson, 2011) и "Почему государства терпят неудачи" (2012) Дарона Асемоглу (Daron Acemoglu) и Джеймса А. Робинсона (James A. Robinson) незападные общества воспринимаются серьезно, но лишь с разъяснительной целью — взять хотя бы название другой популярной книги "Почему властвует Запад... По крайней мере, пока еще" Иэна Морриса (Ian Morris).
Предполагалось, что глобальная история должна преодолеть все подобные формы "предпочтения своих всем", и эта цель, как может показаться сперва, вполне успешно была реализована в рамках проекта по пересмотру степного нарратива. Кочевники, как утверждают исследователи, основывали и строили города, поддерживали мир и гарантировали свободу вероисповедания. Они поощряли торговлю и культурное взаимодействие, объединяя идеи, народы и технологии, с последствиями, которые потрясли весь мир.
Однако чтение каждой из этих книг оставляет ощущение некой парадоксальности рассуждений. Степные народы наиболее примечательны, уверяют нас авторы, когда они выглядят как богатые, оседлые общества. Они играют роль во "всемирной истории" постольку, поскольку влияют на подъем и падение оседлых — часто европейских — государств. Таким образом, проект по "реставрации степей" в итоге подтверждает важность тех стандартов, которые он изначально стремился оспорить.
Следует рассмотреть подробнее, как определяется историческая значимость. Ученые обычно насмехаются над замечанием Гегеля о том, что история закончилась на Западе — и все же споры о степи показывают, насколько это представление укоренилось в наших умах и сердцах. Фаверо и Харл потратили годы на то, чтобы детально изучить истории степных народов. Тем не менее Фаверо сосредоточила свой анализ на Европе; Харл же на Европе закончил. Во введении Саттин объясняет, за счет чего кочевникам удалось создать "великие империи" и как они внесли свой вклад в европейское Возрождение. В заключительной главе книги он подводит итоги работы, ссылаясь на Ренессанс и доминирование Запада в мире. Кажется, что даже глобальные истории находят свои эпилоги в Европе.
И так далее. Вопреки утверждениям о том, что скифы и хунну "были примитивными и изолированными", пишет Саттин, "из погребений мы знаем, что их вожди одевались в китайские шелковые халаты, отороченные мехом гепарда, сидели на персидских коврах, использовали римское стекло и имели вкус к греческим золотым и серебряным украшениям". Харл также уверяет нас, что кочевники, завоевавшие эллинские города, "быстро оценили" высокую греческую культуру, с которой они столкнулись. Все это прекрасно — но, как и в историографии прошлых лет, эти данные лишь укрепляют иерархию цивилизаций, в которой греки, римляне, персы и китайцы стоят на вершине. Перестать быть варваром можно, торгуя с этими людьми или принимая их культуру, а не продолжая жить своими собственными традициями.
Новая глобальная история стремится продемонстрировать, что степные кочевники имели все ключевые характеристики классических цивилизаций и либеральных демократий — письменность, урбанизацию и, очевидно, прогрессивные ценности. Но до тех пор, пока эти достижения считаются признаками развитости, кочевники будут отставать. Харл говорит, что хунну создали новую письменность, но, в отличие от письменности их соседей-ханьцев, ни одного материального артефакта от нее не сохранилось. Монголы строили города, но по меркам оседлых людей они были откровенно убогими; францисканский миссионер Вильгельм Рубрукский (William of Rubruck) заметил, что столица империи, Каракорум, "не так велика, как деревня Сен-Дени, а монастырь Сен-Дени стоит в десять раз больше, чем этот дворец". И да, Чингисхан допускал определенную степень религиозной свободы, но монголы, придерживавшиеся своих шаманских верований, естественно, считали, что другие религиозные системы стоят на порядок ниже, чем их собственная.
Глобальная история заявила о своей цели — децентрализовать мировую историю. Это, впрочем, требует более комплексного понимания того, в чем состоят трудности данной задачи. В случае с кочевыми обществами нам необходимо сменить ориентацию со статичного на гибкое, с социальной сложности, воплощенной в кирпичах и бюрократиях, на то, что важнее: динамическую способность к крупномасштабным коллективным действиям. То, что нас впечатляло в кочевниках, в конце концов, и есть то, что делало их уникальными. Они жили в огромных кочующих обществах. Они объединяли в себе различные этнические группы и могли практически мгновенно мобилизоваться в случае войны. Они покоряли соседние государства и правили ими, иногда на протяжении многих поколений. Монгольский менеджмент наиболее эффективно воплотился в управлении войсками — самодостаточными, мобильными отрядами, которые насчитывали до ста тысяч человек и переносили с места на место дома, свои памятники, мастерские, дворцы и линии снабжения. С точки зрения оседлого человека, мы могли бы назвать их "движущимися городами", но этот термин не делает необходимого акцента на текучей, практически водной природе их сообществ, их способности перестраиваться в зависимости от рождений, отъездов и политических стычек.
Историки стараются показать, что, по словам Саттина, "история кочевников не менее замечательна и не менее значима, чем наша". Но мы так и будем считать себя мерилом всего, если не научимся смотреть иначе на свое собственное представление о значимости. Возможно, это самый большой подарок, который предлагает нам более глобальная история: величие, переосмысленное заново.
Автор статьи: Манвир Сингх (Manvir Singh)
Автор статьи: Манвир Сингх (Manvir Singh)
