Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Поисками сути русской души занимались великие мыслители России и Европы, пишет Lidovky. К их зачастую мистическим гипотезам автор статьи прибавил некоторые исторические факты. Он попытался понять Россию умом, пользуясь трудами известных философов и социологов.
Карел Черны (Karel Černý)
Русская душа широкая и загадочная. Умом Россию не понять. Она идет особым путем, и в нее можно только верить. Причем русские ленивы, склонны к крайностям и живут, только чтобы поучать мир. Старо-новый спор о национальном характере снова оживился в России в 90-е годы ХХ века, когда его участники попытались объяснить особенности русского варианта марксизма, то есть большевизм.
Но, главное, они хотели понять, почему провалились реформы. Россия оказалась не способной принять западный капитализм, гражданское общество и демократию. Сегодня мы так же упорно ищем ответ на вопрос, как русская специфика отражается на восприятии войны и мира.
Бывшего социалиста Николая Онуфриевича Лосского (1870–1965), который тяготел к православию, вместе с другими критиками большевиков вывезли на "философском пароходе" из России в 1922 году, и он окончил свои дни в эмиграции.
Чтобы понять, что с ним лично и c его родиной случилось, а также во что это может вылиться в будущем, он собирал высказывания русских классиков и западных путешественников о русском характере и сопоставлял их с наблюдениями русофобов и русофилов, русских из диаспоры и тех, кто никогда не покидал родину. В итоге, составив пестрый коллаж из противоречивых мнений о русской душе, он вынес вердикт, который до сих пор оспаривается и критикуется.
Фанатики веры
Русские, прежде всего, глубоко религиозны. Они ищут абсолютное добро и на основе православного мистицизма выстраивают целостное мировоззрение, не переставая задаваться вопросами о смысле истории и жизни. Религиозное значение они также приписывают страданиям и лишениям, принимая их смело как часть покаяния. Федор Михайлович Достоевский, например, полагал, что ориентация на Бога мешает русским принимать земные ценности, в том числе частную собственность, и поэтому они не могут развить полноценный капитализм.
А историк и философ Георгий Петрович Федоров, как и многие другие, показал связь между социализмом, стремящимся к идеализму, и интересом к православию. По его мнению, Московская Русь стремилась не к богатству и славе, а хотела стать святой и подчиняла этой цели свою политику.
Подобное же впечатление русские произвели на немецкого путешественника Шубарта. В России он встретил людей, следующих Евангелию, живущих в мире и любви, не стремящихся к власти и не пытающихся переделать мир ради своего материального блага. Они хотели только одного — перенести на Русь божий порядок. Причем не только ради собственного спасения, но и для спасения всего человечества. Поэтому историческая задача России — одухотворить холодный, бесчувственный и слишком технологичный Запад, который теряет бога. Но этого не произойдет, пока большевистско-прометеевский революционер с подпаленными крыльями не рухнет на землю и не вернется к православию.
Писатель Михаил Булгаков, в свою очередь, разоблачил религиозную суть "атеистических" революционеров, заметив, что их страстный и экзальтированный фанатизм основан не на рациональном расчете, а на вере в возможность создать на земле царство божье. Пусть без Бога, зато на научной основе. Лосский в этой связи констатирует, что стремление к абсолютному добру и социальной справедливости, характерное для православия, вылилось в попытку перенести небесный идеал на землю и установить христианский социализм.
Большевики утратили традиционную веру, а не идеалы и культурные элементы, с ней сопряженные. Однако дерзость атеистов, желающих поставить человека на уровень Бога, пробуждает Сатана, и поэтому стремление Советского Союза добиться большого блага в итоге принесет только большое зло, как пророчески предупреждал Лосский.
Все или ничего
Другая русская черта — мессианство, сопровождаемое мессионерством и желанием исправлять мир, который, на удивление русских, сопротивляется. Кроме того, хочется добавить, что спасение мира контрастирует с неспособностью спасти саму Россию и навести порядок у себя дома. Как бы там ни было, комплексом спасителя страдал даже Достоевский, который о русских говорил, что они братья всем народам, так как с незапамятных времен перенимают все что можно у других народов. Таким образом, судьба русских — в общечеловеческом, и русская культура способна подавить однобокость и противоречия Запада, которому у нее следовало бы поучиться.
Подобным образом князь Трубецкой видел историческую миссию русского народа в распространении христианства так, чтобы и остальные стали богоносцами. А Владимир Соловьев пошел еще дальше и ожидал превращения России в общемировую христианскую монархию, основанную на супернационализме, где с уважением относятся к каждому народу. Такой империей вместо монархии стал Советский Союз, тоже убежденный в том, что ведет остальное человечество к концу истории и экспортирует при этом откровения Маркса и Ленина о бесклассовом рае на земле.
Однако Лосский верил, что русские еще не сказали свое последнее слово: "Русский народ после преодоления безбожной и бесчеловечной коммунистической власти, сохранив свою религиозность, будет, с Божьею помощью, в высшей степени полезным сотрудником в семье народов на пути к осуществлению максимального добра, достижимого в земной жизни".
Русские также способны быть чрезвычайно страстными и упорными, двигаясь к своей цели. Во имя высших ценностей они превращаются буквально в фанатиков, преданных "святому делу", как, например, русские солдаты, воюющие за царя и отечество. Однако эти подъемы чередуются с ленью и пассивностью. Как сказал другой философ-эмигрант Николай Бердяев, русские — максималисты, которые хотят или все, или ничего. Русская обломовщина при этом берет начало в православии.
Русские мечтают о совершенстве. Но достигнуть его бывает трудно, что быстро становится понятно, и поэтому русские выбирают бездействие. Средний, компромиссный результат им не интересен. Эта неспособность к умеренности связана с континентальным климатом: короткие лета требуют чрезвычайной мобилизации сил, а бесконечные зимы погружают крестьянина в праздность.
Интересно также русское сочетание доброты, которая время от времени сменяется эпизодами чрезвычайной жестокости. Сердечность и мягкость, которые проявляются, в том числе, в гуманном обращении с пленными, опять-таки коренятся в православии и поисках абсолютного добра. А взрывы, разрушения и убийства — оборотная сторона того же самого.
Во время этих взрывов жестокости выход получает напряжение, накопленное от обид, несправедливости и страданий, которые простодушный мужик взвалил на свои плечи, до конца не понимая, что не способен их вынести. Любой удивится, как мог такой хороший человек наделать таких мерзостей, включая самого хорошего человека. Нигилистические разрушения нужно воспринимать как специфические русские поиски абсолютного добра: чтобы построить идеальный мир, сначала нужно разрушить старый, стереть черновой. (…)
Как написал Лосский, "большевистская революция есть яркое подтверждение того, до каких крайностей могут дойти русские люди в своем смелом искании новых форм жизни и безжалостном истреблении ценностей прошлого".
Для русских характерна любовь к свободе и особый индивидуализм, кроющий в себе склонность к анархии. По мнению Достоевского, европейцы со своим стабильным характером, дисциплиной, профессиональной специализацией похожи на стариков, а русские остаются вечными и спонтанными детьми.
Чувства и интересы непостоянны, мышлению и воле недостает дисциплины, изменчивость деятельности и талантов мешает обрести людям и всему народу более устойчивую и единую форму. Свободомыслие, таким образом, порождает разнообразие и даже противоречивость характеров. Но оборотной стороной того же является тенденция русских подчиняться власти жесткой руки. Они понимают, что раз не способны к внутренней дисциплине, то нуждаются в полицейском вовне. Отсюда такое благоговение перед государством, без которого общество распадается.
Советские социальные игры
Лосский раскрыл тему русской души притягательно и увлекательно, хотя и умозрительно. Он не предлагает ничего, кроме массы недоказанных гипотез. Коме того, он рассматривал русский характер как неизменный, навсегда зафиксированный православием и особым климатом. Тем не менее он поднял до сих пор обсуждаемую тему. Ею заинтересовался социолог Юрий Левада (1930–2006), глава Всероссийского центра исследований общественного мнения (сегодня "Левада-Центр"*).По его мнению, 70 лет большевизма создали новый тип личности — простого советского человека - "гомо советикус". Такой человек считает Россию исключительной и предпочитает все русское иностранному.
Но некритическая переоценка России в некоторых областях сопровождается буквально мазохистской недооценкой некоторых других областей. Мессианство и стремление спасать окружающий мир сопровождаются комплексом неполноценности по отношению к этому миру. Православная традиция, которая противопоставляет "божьего" русского остальному миру, тут прекрасно переплелась с марксизмом, провозглашающим классовую исключительность русских трудящихся. Вторая личностная черта — советский империализм, который скрывает в себе противоречие традиционного русского национализма (с тенденцией к изоляционизму) и марксистского интернационализма с его тезисами о мировом рабочем классе и мировой революции.
Третья черта стареющего поколения русских — государственный патернализм. Они воспринимают государство не как на Западе. Это не институт, созданный людьми для служения им. Это непогрешимый суперинститут, обладающий исключительной, даже божественной силой, которому должны служить люди и даже жертвовать ради него собой. Священная задача государства — защищать народ, а не модернизировать его. Как отец защищает и направляет детей своих, время от времени поколачивая их, так и государство должно время от времени демонстрировать свою заботу о гражданах, применяя к ним насилие. Иначе русские перестанут ему подчиняться.
Также для советского человека была характерна простота, даже примитивность, умение радоваться малому. Он хотел быть, как все, и слиться с толпой. Он не доверял ничему новому, сложному, чужому, элитному и непонятному. Этот конформизм часто ошибочно выдавался за коллективизм, который не подтверждают опросы. Наконец, большевизм научил русских притворству и двойным стандартам.
Негласный договор между правителями и подданными заключался в том, что народ не будет бунтовать против нефункционирующей системы, а та, в свою очередь, не будет наказывать за несоблюдение правил. Отсюда известная игра в труд ("вы делаете вид, что трудитесь, а мы делаем вид, что платим вам"), игра в заботу ("мы делаем вид, что заботимся о вас, а вы делаете вид, что подчиняетесь") и игра в согласие ("вы открыто провозглашаете высшие ценности, а мы вам оставляем ваши личные").
Сегодня из-за краха Советского Союза и драконовских реформ 90-х годов ХХ века преобладает уже постсоветский человек, который представляет собой мутацию предыдущего типа. По словам Левады, советский эксперимент не создал нового социалистического человека, как обещал. Он создал аморфного индивида, способного приспосабливаться к чему угодно, и единственное, что им движет, желание выжить. Поэтому "гомо постсоветикус" так же искусно и без сопротивления приспосабливается к изменениям, хоть и не согласен с ними, поскольку воспринимает их как безальтернативную данность.
Рабы и хозяева
Связанной с этим чертой, которая, однако, имеет более глубокие корни, является лукавство и хитрость. Поиск обходных путей и способов, как воспользоваться правилами игры или их обойти, превратился в жизненный императив еще в предреволюционное время, полное изменений и потрясений, когда старые истины уже не действовали, а новые еще не установились. Таким образом, закрепилась система двойной морали с мелкой правдой человека и большой правдой державы. Русские ей не сопротивлялись, и, кстати, константой русской истории Левада считал преобладание терпеливости (терпения) над протестом, но понимал их по-своему.
Нормативное послабление продолжалось при большевиках, которые размыли разницу между частным и общественным, праздничным и каждодневным. Режим требовал торжественных клятв в верности социалистическим, пусть и нереализуемым целям. Скандирующий народ и не собирался их выполнять и поэтому в интересах выживания их изобретательно обходил. Элиты это понимали: "Весь механизм советской системы формировал как льстивых рабов, так и льстивых хозяев".
Постсоветский человек тоже не избавился от лукавства, хотя и перестал его скрывать, превратив его в свое преимущество: чем более ты изворотливый и бесхребетный, тем большее уважение ты приобретаешь в глазах других. Девизом дикой приватизации без правил стала ловкость и способность вытянуть из социальных перемен максимум. Так же хитрость вплелась в политическую культуру, став необходимым качеством лидеров. (…)
Хитрость в глазах русских — ключевая черта харизмы лидера. Постсоветский лидер, такой как Владимир Путин, завоевывает уважение, если демонстрирует лукавство, решительность, четкость формулировок и силу, с помощью которой наводит и поддерживает порядок. Путину это удалось идеально, а кроме того, он сумел отмежеваться от предыдущего олигархического руководства страны, перечеркнув все старое.
Более того, постсоветский человек недоволен. "Гомо советикус" был доволен, когда не мог сравнивать свой уровень жизни с Западом. Также, будучи оторван от культурных корней и лишен исторической памяти, он не мог сравнивать жизнь и с царскими временами. Все изменилось. Современные русские сравнивают свою жизнь с тем, что им известно из прошлого, от более состоятельных русских, или с Западом. Сравнение оказывается не в их пользу. Однако недовольство русских размыто: их не устраивает все, но ничего конкретно.
Тем не менее нельзя не заметить, что их недовольство подпитывается из экономических, политических и националистических источников. Если русские решаются протестовать, то к тому их подталкивают, прежде всего экономические трудности. Однако протестуют они не против владельцев предприятий, а против государства и его экономической политики. Кроме того, они протестуют пассивно, совершенно в духе государственного патернализма в форме уважительной просьбы, обращенной к власть предержащим. Они не требуют ничего нового (более высоких зарплат, лучших условий труда), а лишь добиваются выполнения старых обещаний. По мнению Левады, они таким образом "отстаивают старую советскую, патерналистски-распределительную экономику, борются за образ прошлого".
Проблема ликвидируется и люди тоже
В конце 80-х годов ХХ века в России ширилось недовольство партийной системой, но еще большим разочарованием стал опыт демократии и реформ в 90-х. Именно на волне этого недовольства Владимир Путин и пришел к власти, когда вместо демократии и приватизации начал говорить о народе и национальных интересах.
Национальное самосознание сотрясалось страхом перед чеченским терроризмом, подрывалось кавказцами, захватившими городские рынки, унижалось, когда приходилось просить у Запада экономической помощи, и попиралось его вмешательством. Пошатнувшуюся национальную идентичность Владимир Путин не мог врачевать внутренними успехами, поскольку постсоветская трансформация обернулась большой катастрофой. Поэтому, как и советские лидеры до него, он восстановил единство народа, создав внешнего врага. (…)
По мнению Левады, сегодня в России узкой и хорошо организованной элите противопоставлено массовое общество, состоящее из легко поддающихся манипуляциям индивидов. Постоянно запугиваемые русские легко подчиняются власти, а кроме того, не способны сопереживать страдающим. Их отупил телевизионный поток сообщений о войнах, гибелях и катастрофах. Страдания других больше не вызывают у них жалость или желание помочь. Они боятся, чтобы та же участь не постигла их самих. (…)
Русский коллективизм уже давно — миф. Общество, разложившееся на изолированные друг от друга составляющие, слабо, потому что в нем нет крупных и независимых организованных групп интересов. То есть нет никого, кто бы воспользовался всеобщим народным недовольством против власть предержащих и облек его в политически релевантную форму.
Если и найдется тот, кто попытается это сделать, как Алексей Навальный (ФБК, созданный Навальным, признан в РФ иноагентом, прим. ред.), который сделал акцент на актуальную проблему коррупции, то его ждет печальный конец. Таким образом, у народа нет политических вариантов, из которых он мог бы выбирать. Если к этому добавить отсутствие устойчивых нравственных правил, которые внутренне упорядочивали бы русских, то становится понятна русская тяга к власти сильной руки, руководящей обществом извне. Поэтому в современной России массовые антивоенные и антиправительственные протесты происходят так редко, и крах режима маловероятен.
Трудно что-то изменить
Левада не обнаружил в русской душе ничего загадочного. Характер народа изменчив, как у и любого другого, и сформирован особым историческим опытом. Таким образом, разные поколения живут в отдельных мирах так же, как народ и элиты. Остается вопрос, не поставил ли он диагноз всему постсоветскому пространству, и в чем, собственно говоря, Россия отличается от Запада?
Американский политолог Рональд Инглегарт (1934–2021), возможно, ближе всех приблизился к разгадке. Он основал и возглавил проект Всемирного исследования ценностей, который с начала 80-х годов ХХ века до сих пор с помощью социологических исследований отображает и сравнивает ценностную ориентацию и ее изменения у большинства населения мира.
В его понимании отдельные народы относятся к разным культурным ареалам в зависимости от степени социально-экономического развития, религиозной традиции и исторического опыта. Поэтому Россия на культурной карте мира находится в одной зоне с другими настолько же развитыми православными государствами, когда-то входившими в царскую и советскую империю.
От остального мира русских, белорусов и украинцев отличает сочетание секуляризма и неприятие ценностей самовыражения, то есть необходимой составляющей стабильной демократии. Главная цивилизационная пропасть, таким образом, касается политики и отделяет Запад не от ислама, а от православной России, где поддержка либеральной демократии и связанных с ней ценностей слабее всего в мире.
Хорошая новость в том, что русские способны подражать ценностной ориентации Запада. Плохая новость заключается в том, что для этого нужна полная смена поколений. Нужно, чтобы население состояло преимущественно из русских, выросших в материальном благополучии, что можно обеспечить только за счет функционирующей экономики, социального государства и отсутствия ощущения угрозы войны.
Этих составляющих в России и на постсоветском пространстве недостает. Поэтому мы видим там нестабильную и не слишком функционирующую демократию, в которой ценности большинства не соответствуют характеру режима (ельциновская Россия). Или там появляются немного более стабильные авторитарные режимы, которые соответствуют доминирующим ценностям (путинская Россия). Однако абсолютная стабильность не гарантирована и там. Просто один вариант диктатуры время от времени сменяет другой ее вариант.
Автор работает в Карловом университете в Праге и написал книгу "Большая ближневосточная нестабильность" (2017).
* признан в РФ иностранным агентом, прим. ред.
