Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Протесты в Великобритании показывают, что королевство задумывается о том, что оно из себя представляет и чем хочет стать, пишет Telegraph. Хотя обычно демонстрация флага на митингах означает лояльность, сейчас она стала признаком недовольства: британцы видят, что элита страны отказалась от собственной нации, и это вызывает у них негативную реакцию.
Роберт Томбс (Robert Tombs)
Недавние демонстрации под флагами с крестом святого Георгия показывают, что страна задумывается о том, кто она и кем хочет быть.
Если люди всех возрастов и обоих полов выходят на улицы под флагами с крестом святого Георгия и Соединенного Королевства, а местные жители вешают флаги на фонарные столбы, это говорит о чем-то важном.
Сочетание флагов Англии и Великобритании имеет глубокий смысл, символизируя культуру страны и суверенитет государства, которые сейчас находятся под угрозой.
Обычно демонстрация флага означает лояльность. Сегодня это стало знаком недовольства. Когда местные власти убирают национальные флаги, потому что считают их "опасными", это подчеркивает суть проблемы. "Мы — народ Англии, и мы еще не высказались", — предупреждал писатель Г. К. Честертон в 1908 году.
Некоторые из наших правителей предпочли бы, чтобы все осталось так, как есть.
Английское исключение
В Англии флаги обычно не вызывают таких эмоций, как в некоторых других странах. Мы используем их на сумках для покупок, нижнем белье и чехлах для подушек. Мы пожимаем плечами, когда разгневанные иностранцы сжигают их. Отчасти это объясняется тем, что у нас есть много других национальных символов, наиболее очевидным из которых является монархия.
Кроме того, когда Англия была центром империи и успешного многонационального государства, размахивание флагами казалось ненужным и даже провокационным. Так поступали иностранцы. Англичане, и британцы в целом, ограничивались небольшим количеством официальных дней, когда "Юнион Джек" вывешивался с должным почтением. Мы были достаточно уверены в том, кто мы и что мы, чтобы не укутываться в него. Однако сегодня вывешивание флагов, утверждающих английскую и британскую национальную идентичность, ставит под сомнение легитимность элиты самой страны.
Это не первый случай, когда такое происходит.
Идея национального суверенитета с самого начала, в XVII веке, была оружием против традиционной власти монархов, дворян и священников. Английская версия этой идеи заключалась в "нормандском иге", которое лишило коренное население собственности и заменило саксонскую свободу угнетением. Даже сегодня, как показывает одно из исследований, люди с традиционно английскими фамилиями живут хуже, чем те, у кого фамилии звучат по-французски.
Однако эта идея никогда не имела такой взрывной силы, как националистические мифы других стран. Английская элита, включая потомков норманнов, в целом стремилась к согласию со своими подданными и была достаточно разумна, чтобы политически расширить национальный состав, включив в него потенциальных противников. Еще до того, как Англия стала демократической, она была страной с высоким уровнем участия гражданского общества, и плохих королей, какими бы священными они ни были, свергал "народ королевства". Прежде всего, Англия на протяжении веков была богатой страной, из-за чего смогла избежать сокрушительных поражений и вторжений, которые представляют собой самые разрушительные силы, способствующие революционному движению.
Становление Англии
Подозреваю, что многие читатели, а также многие из тех, кто вешает флаги на фонарные столбы или рисует красные кресты на перекрестках, считают, что эта в целом успешная история Англии подошла к концу.
Иногда я тоже боюсь этого, вспоминая слова Шекспира о Джоне Гонте в "Ричарде II": "Англия, которая привыкла покорять других, постыдно покорила саму себя".
Многие чувствуют, что Англия, которую они знали и любили, уходит или уже ушла.
На протяжении многих веков своего существования Англия находилась в постоянном движении. Отчаяние по поводу ее будущего возникало не раз. Если бы мы захотели, то легко могли бы рассказать ее историю как череду катастроф. Нормандское завоевание было, безусловно, самой большой из них: полный захват всех земель, систематическое уничтожение культурного наследия, введение крепостного права, даже исчезновение языка. Однако новые хозяева назвали себя англичанами, так же как голландцы в Южной Африке назвали себя африканерами; возникла новая гибридная Англия.
Именно эту Англию, а не ее англосаксонский прототип, мы унаследовали. Она стала процветающим экспортером сырья на более развитые рынки — своего рода средневековой Австралией. Иностранцы считали ее жителей жестокими пьяницами. "Черная смерть" уничтожила половину населения, но в конечном итоге выжившие оказались в лучшем положении. Под влиянием Франции и Италии сформировалась новая английская культура, пионером которой стал Чосер, а вершины она достигла в творчестве Шекспира.
Однако катастрофическая потеря исконных территорий на континенте погрузила Англию в Войну Алой и Белой розы. Затем наступил катаклизм Реформации, за которым последовали два века безжалостных религиозных конфликтов. Иностранцы видели Англию XVII века как гнездо фанатиков-цареубийц, политика которой была неконтролируемой и нестабильной.
К всеобщему удивлению, в XVIII веке Англия открыла для себя современность: свободу, науку, вежливость, торговлю, империю и даже счастье. Англия перестала быть посмешищем Европы и стала великой державой, партнером Шотландии в союзе. Потеря американских колоний вновь погрузила патриотов в отчаяние. Затем наступила полная трансформация, которую французский экономист назвал "промышленной революцией".
За одно поколение Англия превратилась в совершенно другую страну. Современники осознавали, что переживают беспрецедентные и непредсказуемые изменения: пугающий рост населения угрожал голодом, как грибы после дождя появлялись новые города, старый уклад жизни был сметен, Лондон и крупные торговые города разрастались, а технологические преобразования происходили так быстро, что писатель Уильям Мейкпис Теккерей чувствовал себя "отцом Ноем и его семьей, вышедшими из ковчега".
Некогда самодостаточная страна стала зависимой от импорта продовольствия и сырья, а значит, была вынуждена экспортировать или погибнуть.
Фридрих Энгельс, манчестерский предприниматель и теоретик коммунизма, уверенно предсказывал, что "революция неизбежна; уже слишком поздно для мирного решения".
Напротив, благодаря необычайным коллективным усилиям викторианцы сумели обуздать зарождающуюся революцию и создать мирное, процветающее и законопослушное общество, в котором преступность снизилась до самого низкого уровня в истории. Но Англия, созданная викторианцами, была разрушена двумя мировыми войнами, экономической депрессией и деиндустриализацией, которая до сих пор обрекает на нищету целые слои населения. Затем наступила культурная революция 1960-х годов, которая, возможно, сделала поколение шестидесятых более отличным от своих родителей, чем любое другое поколение в истории.
Революция сегодня
Простите за это метание по истории. Но это важно. Сегодня мы переживаем демографические потрясения, сопоставимые по масштабам с началом XIX века, в сочетании с культурными, этническими и политическими изменениями, настолько же значительными, как и в 1960-х годах, но без экономического роста, который смягчил бы их последствия.
Поэтому я задаю себе следующие вопросы: что такое Англия и английскость? Когда появилось то, что мы считаем английскостью? Отличается ли то, что происходит с нами сегодня, от предыдущих периодов морального и социального кризиса?
Англия — одна из старейших непрерывно существующих наций, возможно, прототип национального государства, определяемого общими институтами и широким участием в управлении — например, через присяжных, местное самоуправление и юридические права. Учитывая ее размер и социальную мобильность, ее идентичность была разнообразной: жители Корнуолла отличались от лондонцев или жителей Йоркшира, но все они считали себя англичанами.
Английскость означала верность общему монарху и общей церкви, а парламент и общее право были важными национальными символами. Англия перестала быть национальным государством в 1707 году, но сохранила чувство культурной идентичности и осталась доминирующей силой в союзе.
Эти наблюдения могут свидетельствовать о длительном периоде фундаментальной преемственности. Тем не менее, в других отношениях английское общество, верования и нравы претерпели глубокие и неоднократные изменения. Англичанин или англичанка XV века с трудом приняли бы общество после Реформации — некоторые из них выбрали бы изгнание, разорение или смерть. Оливер Кромвель и Карл I были бы потрясены Англией Георга III с ее пьянством, развратом и интеллектуальной свободой. Сэмюэл Джонсон счел бы шумную, многолюдную, задымленную Англию Диккенса кошмаром. Уильям Гладстон не смог бы понять Британию Тони Блэра с ее религиозным безразличием, отсутствием почтения, вседозволенностью и легкомысленностью.
Разные Англии, которые знали наши предки, с их характерными верованиями, нравами, нормами поведения и политическими структурами, исчезли.
Наша тоже исчезнет, и мы, как и наши предки, будем сожалеть об этом. Люди моего поколения родились в Англии, все еще живущей среди пережитков викторианства. Антрополог Джеффри Горер описал англичан 1950-х годов как "вежливых, обходительных и дисциплинированных [...] в барах почти никогда не увидишь драки [...] футбольные болельщики так же дисциплинированы, как прихожане в церкви".
Многое из того, что казалось "типично английским" — сдержанность, законопослушность, респектабельность, патриотизм, строгость, снобизм, но при этом свобода — существовало лишь немногим больше века.
Оно исчезло в 1960-х годах. Однако и те годы были, бесспорно, "типично английскими": Beatles и Кингсли Эмис были столь же английскими, как Эдвард Элгар и У. Ш. Гилберт. На протяжении веков Англия считалась жестокой, революционной, традиционной, брутальной, мягкой, агрессивной, мирной, аристократической и демократической. Даже жестокое обращение с животными когда-то считалось английской чертой, и попытки запретить бои быков вызывали массовые беспорядки.
Кем мы являемся сегодня? Учитывая все эти изменения, я не удивлен, что некоторые читатели настаивают на том, что английскость — это в основном вопрос происхождения. В конце концов, если английскость постоянно меняется, то неизменны только гены. Но это английскость, сведенная к самому биологическому минимуму, и она не очень укладывается в понятие английской идеи: английскость редко рассматривалась как нечто, зависящее от чистоты крови. Даниель Дефо отверг эту идею в 1701 году в своей популярной сатире "Чистокровный англичанин", описав Англию как "уборную Европы", где она "избавляется от всего своего отброшенного потомства".
Более того, английскость никогда не основывалась на культурной изолированности или поклонении своим корням. Наши предки с энтузиазмом открыли для себя мир — возможно, даже слишком большой. Они были очарованы греческой скульптурой, парижской модой, индийской философией и японским искусством. Даже те, кто заново открыл для себя английский пейзаж и народные традиции, редко отворачивались от остального мира.
Я не выступаю за мультикультурализм или открытые границы. Я также не утверждаю, что беспокоиться не о чем, потому что перемены неизбежны и каждое поколение скорбит о потерянном мире. Великие исторические изменения, о которых я упомянул выше, были преодолимы — Англия, несмотря на все преобразования, явно выжила, — но тем не менее они были катастрофическими и для многих, кто их пережил, — губительными. Даже если, оглядываясь назад, мы придем к выводу, что в конечном итоге выгода перевесила потери, эти потери были тем не менее тяжелыми.
Сегодня массовая иммиграция, возможно, не имеет таких преобразующих последствий, как нормандское завоевание, Реформация или промышленная революция, но она создает серьезную нагрузку на наше общество. Она подрывает нашу солидарность и сплоченность, налагает опасное бремя на нашу экономику и ослабляет единство перед лицом внешних угроз. Долгосрочные последствия неизвестны.
Всегда старая и всегда новая, Англия, по словам философа Роджера Скрутона, основана на чувстве принадлежности к месту. Я уже говорил, что у нас есть насущный интерес и обязанность интегрировать тех, кто постоянно проживает здесь или родился здесь у иностранных родителей. Многие считают, что это невозможно. Если они правы, нас ждут серьезные проблемы. Но я не верю, что они правы, и в любом случае, отчаянные советы гарантированно приведут к реализации самых худших прогнозов. Мы должны работать с тем, что имеем. Но чтобы добиться успеха, необходимо положить конец неконтролируемой иммиграции и требовать интеграции, как это уже делают в других странах, например, Дании.
Нам не удастся интегрировать всех — да, безусловно, на резиновых лодках прибывают исламские фанатики, — но мы должны интегрировать большинство прибывших и их детей. Но есть и препятствие: дело не столько в нежелании некоторых иммигрантов интегрироваться, сколько в нежелании многих представителей власти в Великобритании делать то, что необходимо для их интеграции, или даже ограничить число прибывающих.
В центре сегодняшнего кризиса — то, как нами правят, и те, кто нами правят. Ученые анализируют дезинтеграционные силы, действующие в современном обществе — от глобального капитализма до интернета. Однако в Великобритании, как и в некоторых других западных странах, мы наблюдаем нечто беспрецедентное: отказ значительной части собственной элиты от нации.
Раньше, независимо от того, правили нами короли, дворяне или парламенты, все они были привержены благу нации — в их понимании. Их собственное будущее зависело от успеха нации, и их достижения часто были выдающимися.
А сейчас? Будущие историки могут прийти к выводу, что расцвет национального государства длился лишь с конца XVIII до конца XX века. Частично падение идеала суверенной, культурно самобытной, демократической нации было вызвано отвращением к войне, в которой винили национализм. Отсюда и мода 1920-30-х годов на интернационализм, пацифизм и коммунизм — время, когда, как заметил Джордж Оруэлл, английские интеллектуалы брали рецепты из Парижа, а мнения — из Москвы. Вторая мировая война и холодная война возродили национальную идентичность перед лицом общей угрозы.
Однако с 1990-х годов западная смесь анархического индивидуализма, глобализации, американского антирасизма и модного антиколониализма оказалась слишком эффективной в подрыве национальной идентичности. Как стало ясно со временем, этот несогласованный идеологический коктейль особенно привлекает новую элиту в возрасте до 50 лет, гордящуюся своим космополитизмом, иногда выступающую за мир без границ и презирающую традиционные узы.
104
Вы ребята недооцениваете исламских фанатиков на лодках, они плывут к вам не для интеграции в ваше общество, а для создания собственного халифата на вашей территории. И перевоспитать таких почти невозможно просто потому, что их в тысячу раз больше чем вас, а их религия в миллион раз агрессивнее вашей, к которой вы к тому же относитесь не как к духовной части вашей жизни, а как к чему то совсем не нужному.
67
"Англия открыла для себя современность: свободу, науку, вежливость, торговлю, империю и даже счастье." Ну, для себя быть может. Для всего остального мира Англия открыла: работорговлю, масонство, войны, разорение и нужду, распад наций и стран и, наконец, нацизм. Так что когда эта раковая опухоль исчезнет, мы погрустим и даже смахнем слезу: сколько ж горя и бед принесла эта дохлая английская бестия в мир.
