Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Эрдоган стремится конвертировать дружбу с Трампом и военные успехи в Сирии в гегемонию на Ближнем Востоке, пишет FA. Однако пропасть между желаемым и действительным растет: картина возрожденного величия не вяжется с кризисом в экономике и управлении. Попытка построить внешнюю империю на таком фундаменте рискует обернуться для Анкары плачевно.
Асли Айдынташбаш (Asli Aydintasbas)
Турецкие возможности отстают от президентских амбиций
Приехав в Белый дом в конце сентября, турецкий президент Реджеп Тайип Эрдоган не мог позволить себе уйти без победы. Грандиозный образ лидера Ближнего Востока, который он нарисовал для своего народа, стремительно тускнел под грузом сомнений. В попытках сохранить наследие после 23 лет у власти ему приходилось лавировать между внутренним несогласием и экономическими проблемами. Казавшаяся блестящей возможность — падение режима Асада в Сирии в декабре прошлого года при поддержке Турции — должна была упрочить ее влияние. Однако вскоре выяснилось, что одних турецких сил для восстановления разрушенной страны катастрофически недостаточно.
Надежды Эрдогана были связаны с американским президентом: союз с Дональдом Трампом мог стать для него спасительным шансом. Несмотря на трения из-за покупки российских ракет и военных операций в Сирии, Трамп разглядел в турецком лидере хорошего союзника для наведения порядка в регионе. Анкара, имевшая влияние на ХАМАС, могла быть полезна Вашингтону в переговорах с Израилем, а ее участие в восстановлении Газы и Украины выглядело логичным. Трамп, вопреки практике предшественников, явно симпатизировал нелиберальному стилю Эрдогана и его ловкости в геополитике, величая того "другом" и "сильным лидером". Турецкие стратеги же рассчитывали, что прагматичный альянс с Трампом поможет им вывести Турцию в число ведущих игроков Ближнего Востока.
И вот эта мечта, казалось, начала сбываться. Едва Эрдоган покинул Вашингтон, как его глава разведки Ибрагим Калын отправился на проходившие в Египте переговоры по Газе — пусть Анкара и была давним защитником Палестины, она впервые зафиксировала этот статус официально. А когда 13 октября перемирие было подписано, Эрдоган занял место рядом с Трампом, правителями Египта и Катара. Для его сторонников это был мощнейший символ. Более века назад британский генерал Алленби покончил с четырьмя столетиями османского владычества в Иерусалиме. Теперь же Турция возвращалась. Ее войска уже утвердились в Ираке, Ливии, Сирии. И вот теперь — сердце Святой Земли. Это выглядело как финальный штрих, возвращающий Анкаре ее историческую роль хозяина региона.
Именно такую картину Эрдоган и хотел бы навязать соотечественникам. Но реальность куда прозаичнее: амбициям президента править новым региональным порядком решительно не соответствует потенциал самой Турции. Поддержка Трампа — не более чем удачный пиар-ход. Его непредсказуемая и хаотичная внешняя политика не способна стать надежным трамплином для турецкого влияния и уж тем более — заставить соседей это влияние принять. Внутри подорванная экономика и разбалансированные государственные механизмы; вовне — растущее сопротивление, особенно со стороны набирающего силу и уверенность Израиля. В таких условиях строить Pax Turkica (Турецкий мир, калька с выражения "Pax Americana", которое долгое время лежала в основе американской идеи глобального лидерства — прим. ИноСМИ). — задача титаническая. И если Эрдогану не удастся исполнить обещание о "новой эре могущества", его может захлестнуть волна внутреннего недовольства, пока Турция будет беспомощно дрейфовать во все более опасном мире.
Грандиозная стратегия
Геополитическая концепция Эрдогана строится на простейшем постулате: Турция призвана не просто играть свою роль, а возглавить весь Ближний Восток. Едва утихли отголоски падения Асада, как президент провозгласил: "Турция — больше, чем Турция", заявив, что "мы как нация не можем мыслить категориями 782 тысяч квадратных километров". "Турции не уйти от своей судьбы, — продолжал он. — Кто вопрошает: „Что Анкаре делать в Ливии или Сомали?“ — тот просто слеп".
В этой риторике есть толика реализма, щедро разбавленная фантазиями. Внутри страны заработала могучая пропагандистская машина, раскручивающая кампанию "Турецкое столетие" и внедряющая в массы идею об исторической дороге к величию. Османская империя, еще недавно презираемая отцами-основателями республики как символ отсталости, была возведена в ранг эталона — образца упорядоченного многообразия. Телесериалы, псевдонаучные форумы и даже ресторанные меню с "султанскими деликатесами" рисуют ту эпоху "золотым веком", который погубили козни как внешних, так и внутренних врагов.
Силовой блок, сконцентрированный в руках президента после реформы 2018 года, также проникся идеей "турецкого мира". Армия, некогда сдерживавшая амбиции, превратилась в апологета наступательной стратегии в Ираке, Ливии, Сирии и у берегов Кипра. В документах Совбеза Турции сквозит тема: Анкара — стабилизирующая сила, несущая ответственность за эти территории и готовая навести порядок даже в Газе. В кулуарах турецкие стратеги вещают о стране как о гаранте спокойствия от Кавказа до Леванта, делая ставку на союз с дружественными режимами.
Правление Эрдогана ознаменовалось реальной экспансией турецкого влияния в регионе. Военный след Анкары тянется через Кавказ и Левант до африканского континента, а флот утверждает ее силу в акваториях восточного Средиземноморья и Черного моря. Анкара за последние десять лет выстроила сеть оборонных и охранных альянсов с целым рядом стран: от Албании и Алжира до Сомали и Туниса. В Ливии она сочетает экономические контракты с военной подготовкой и поддержкой силовых структур. В 2020 году решительная поддержка Анкарой азербайджанского наступления против Армении не только принесла стратегический успех, но и открыла турецкому бизнесу дорогу к восстановлению захваченных территорий. Теперь Турция, стремясь к нормализации с Арменией, нацелена на создание регионального экономического блока, призванного ослабить позиции Ирана и России на Кавказе и закрепить там собственные торговые интересы. Мощный рывок национального ОПК служит Анкаре как козырем в отношениях с европейцами, так и пропуском на рынки Азии и Африки. Наряду с дронами — главным бриллиантом в короне экспорта, — конвейеры частных и государственных заводов непрерывно выпускают боеприпасы, корабли, ракеты, танки и бронемашины, готовясь вскоре представить и первый турецкий истребитель.
В погоне за влиянием Анкару мало волнует, как управляются соседние страны; ее фокус — сделки, служащие ее экономике и безопасности. Таким образом, нынешняя повестка Эрдогана куда уже, чем доктрина "нуля проблем с соседями", выдвинутая ранее его же министром Давутоглу. Та стратегия, определявшая первые годы эрдогановской внешней политики, стремилась совместить традиционные западные союзы Турции с экспансией на восток, предлагая странам региона модель демократического развития для наращивания влияния. Однако Арабская весна похоронила эти планы: попытки Анкары навязать демократические преобразования в Египте, Сирии и Йемене провалились. Теперь, отказавшись от собственных демократических принципов, Турция больше не стремится менять соседей. Вместо этого она использует военную мощь и ситуативные союзы, чтобы сплотить вокруг себя авторитарные суннитские режимы.
Тестовый полигон
Сирия сегодня служит главным испытательным полигоном для региональных амбиций Анкары. Контролируя обширные северные территории, Турция создала там параллельную инфраструктуру — школы, больницы, суды — на землях, которые при Асаде удерживали лояльные ей оппозиционеры. С приходом к власти Ахмеда аш-Шараа Турция развернула масштабную помощь новому режиму: от подготовки силовиков и охраны границ до гуманитарных поставок, закупок сельхозтехники и восстановления энергосетей. Турецкий бизнес уже готовится к участию в сирийских инфраструктурных проектах. Но ключевым достижением Анкары стало лоббистское давление на Вашингтон, Эр-Рияд и Европу с требованием снять санкции, введенные против режима Асада.
Установление дружественного режима в Дамаске открыло для Турции возможность реанимировать замороженный диалог с Рабочей партией Курдистана (РПК), десятилетиями боровшейся за независимость от Анкары. Переговоры с ее заключенным в тюрьме лидером Оджаланом, начатые в конце 2024 года, были явным жестом в сторону курдского электората внутри Турции. Уход Асада сделал компромисс с курдами более реалистичным: пока поддерживаемые США Сирийские демократические силы (СДС) — курдское ополчение, связанное с РПК, — удерживали северо-восток Сирии, они представляли для Анкары прямую угрозу. Но после падения Асада СДС вступили в трехсторонние консультации с Дамаском и Анкарой при посредничестве американского посла Тома Баррака, определяя будущий статус курдов в послеасадовской Сирии. Вопросы контроля над ресурсами, степени автономии и интеграции курдских формирований в сирийскую армию остаются спорными, однако цена срыва переговоров недопустимо высока для всех участников.
Возрожденный диалог с курдами преследует для Эрдогана высшую стратегическую цель: он позволяет отойти от догм жесткого национализма, на которых держалась его власть, и заново "примерить" на Турцию роль естественного регионального лидера. Сам Эрдоган и его союзник-ультранационалист Девлет Бахчели (еще в октябре 2024-го первым предложивший сесть за стол переговоров с РПК) теперь рисуют образ турецко-курдско-арабского альянса как краеугольного камня стабильности на Ближнем Востоке. Эта риторика отсылает к образу многонациональной Османской империи. "История, — написал Эрдоган в X, — знает множество примеров, когда единство турок, курдов и арабов приносило нам победы как дома, так и на мировой арене".
Таким образом, Эрдоган намерен представить миру собственную модель — многонациональную, но авторитарную, объединяющую разные общины под эгидой сильной суннитской власти. Для турецких исламистов эта османская формула — секрет многовекового господства, который был утрачен во времена светской республики. Успешное урегулирование в Сирии, помимо безопасности границ и сдерживания курдского сепаратизма, стало бы живым доказательством: PaxTurkicaвозможен.
Но вся эта конструкция висит на волоске. Срыв переговоров с курдами либо внутри Турции, либо в Сирии грозит обрушить хрупкое равновесие. Новый виток курдского сопротивления заставит Анкару бросить ресурсы на его подавление, лишив ее возможности вести тонкую региональную игру. А хаос у южных границ уничтожит главный пропагандистский тезис: что именно Турция, а не другие, способна принести порядок в хаотичный регион.
Хрупкая основа
Но даже в случае успеха на курдском направлении, проект "нового турецкого века" Эрдогана построен на зыбкой почве. Для обывателя, разрывающегося между счетами, имперский размах — пустой звук на фоне бытовой борьбы за выживание. Многолетние вольности в монетарной политике обернулись инфляционной спиралью и обесцениванием лиры. Возвращение "спасителя" — экс-министра финансов Мехмета Шимшека — в 2023 году ненадолго успокоило рынки, но инфляция не сдается, а инвесторы не верят. Итог закономерен: у Турции просто нет средств, чтобы оплатить восстановление Сирии — или любой иной грандиозный региональный замысел. Уже сегодня турецкая казна не вытягивает даже текущие нужды Дамаска вроде выплаты пенсий, вынуждая его протягивать руку за помощью к Катару и Саудовской Аравии, — и тем самым уступать им свое влияние.
За 20 лет сверхцентрализованная система Эрдогана начала буксовать, истощенная собственным устройством. "Все государство стоит на десятке надежных людей", — цинично заметил в беседе один высокий чин. Под этой тонкой прослойкой лояльных технократов — институциональная пустыня: ведомства, обедненные чистками и кумовскими назначениями, лишились памяти и навыков. Вся воля стянута в президентский дворец, а обездвиженная бюрократия разучилась не только предлагать, но и толково исполнять. Чтобы стать подлинным центром силы, Анкаре нужен живой, сложный государственный организм, способный годами вести экономические проекты, дипломатические партии и политические трансформации вроде сирийской или ливийской. Такой машины у Турции сегодня нет — есть лишь гигантские амбиции.
Политически Эрдоган оказался в парадоксальной ситуации: он сильнее ухватился за власть, но его социальная опора ослабла. На муниципальных выборах 2024 года его партия потерпела сокрушительное поражение, едва набрав 35% — худший показатель за все время правления. Последовавшие в марте 2025 года аресты под сомнительными предлогами мэра Стамбула Экрема Имамоглу и других оппозиционных градоначальников были восприняты как отчаянный политический заказ. Эти репрессии обнажили глубинную неуверенность режима: Эрдоган, более не верящий в победу на честных выборах, запустил маховик судебных преследований, превратив право в инструмент устрашения.
Это внутреннее ослабление напрямую бьет по региональным амбициям Анкары. Настоящее лидерство невозможно без стабильности и преемственности курса. Турецкие обещания экономической помощи должны подкрепляться ресурсами, а дипломатические инициативы — долгосрочной стратегией. Ключевые бизнес-элиты, в основном ориентированные на Запад и либеральные ценности, вряд ли поддержат авантюристический курс, особенно в условиях внутренних авторитарных закручиваний гаек и геополитической неустойчивости. Анкара не может выступать гарантом чего-либо, пока над ней висят дамокловы мечи: неясность политического будущего после Эрдогана и зыбкость альянса с администрацией Трампа.
Проблема под названием Израиль
Главной внешней помехой на пути турецких амбиций стала стремительно растущая вражда с Израилем. За год Израиль, одержав верх над Ираном и проведя ряд операций от Ливана до Катара и Сирии, превратился в бесспорного регионального гегемона. Его подавляющее военное превосходство и плотная сеть союзов просто не оставляют Анкаре пространства для маневра, лишая всякого смысла разговоры о "турецком порядке" в Леванте. В самой Турции народный гнев из-за событий в Газе, далеко выходящий за рамки электората Эрдогана, заставляет власти демонстрировать жесткое противостояние с Израилем — даже ценой усложнения отношений с США. Тель-Авив, в свою очередь, не намерен наблюдать со стороны за тем, как Анкара пытается диктовать правила игры, особенно учитывая ее поддержку ХАМАС и постоянную критику. В Израиле также опасаются, что сплоченный под эгидой Турции суннитский мир может подорвать многолетние усилия по сдерживанию соседей.
Но истинная битва разворачивается за Сирию. Уход Асада лишь обострил противостояние: Израиль любой ценой стремится не допустить, чтобы враждебная Анкара помогла Дамаску создать боеспособные военные и политические структуры, которые могут бросить вызов северным рубежам еврейского государства. Не доверяя режиму Шараа, Тель-Авив настаивает на создании буферной зоны вглубь сирийской территории площадью более 150 квадратных километров. Для Эрдогана же лояльный Турции Дамаск — ключевое звено региональной стратегии. Позиции непримиримы: Анкаре нужна сильная централизованная Сирия как надежный сателлит, обеспечивающий безопасность границ и подавляющий враждебные элементы. Израиль же делает ставку на дробление сирийской государственности через автономию меньшинств (друзов и курдов), чтобы страна никогда не смогла стать серьезной угрозой.
Эти взаимоисключающие сценарии ведут к прямой конфронтации. Военное и разведывательное присутствие двух держав в Сирии накладывается друг на друга, создавая пороховую бочку. Уже в апреле израильская авиация разбомбила место будущей турецкой базы в Пальмире. Созданная "горячая линия" для предотвращения столкновений — лишь формальная уступка реальности, в которой обе стороны методично тестируют границы дозволенного, не помышляя о настоящем диалоге, пока политические отношения остаются в глубокой заморозке.
Однако поле битвы простирается далеко за пределы Сирии. Резкая риторика Анкары по поводу Газы, ее активная защита палестинцев в международных судах и растущая разведывательная ось Израиль—Греция—Кипр превратили локальное противостояние в фундаментальный раскол. Пока обе державы будут видеть друг в друге главную региональную угрозу, они обречены на классическую дилемму безопасности: каждое действие одной стороны будет восприниматься другой как вызов, провоцируя эскалацию словесной и реальной войны (включая действия через сирийских прокси) и лишь усиливая порочный круг взаимных страхов.
Для Эрдогана это замкнутый круг. Пока Турция вынуждена оглядываться на каждый шаг Израиля в Сирии, ей не до грандиозных региональных проектов. Ее энергия и ресурсы уходят не на созидание, а на сдерживание — вместо строительства долгосрочных союзов и институтов она вынуждена реагировать, теряя из виду собственную стратегическую перспективу.
Трамп — "спонсор" амбиций?
Трамп стал для Эрдогана главным промоутером, обеспечив ему две ключевые вещи: выход на первые роли в региональной дипломатии и статус привилегированного партнера США по безопасности. В знак поддержки неоосманских фантазий турецкого лидера посол Том Баррак даже заикнулся о том, что османская модель миллетов — с автономией для разных общин при безусловной верности верховной власти — вполне могла бы стать путем наведения порядка на современном Ближнем Востоке.
И если раньше Вашингтон видел в турецкой экспансии в Ираке, Сирии и у берегов Кипра прямую угрозу, то при Трампе Анкаре дали карт-бланш в Сирии и место за столом главных переговорщиков. Курсы совпали: и США, и Турция хотят сильного Дамаска, свободного от иранского присутствия и курдского сепаратизма. И Вашингтон с готовностью уступил Турции ведущую роль в этой повестке — что позволяет США экономить силы, а также помогает залатать давние трещины в отношениях с важнейшим союзником по НАТО.
Но благосклонность переменчивого Трампа — ненадежный актив. Она не гарантирует прочной поддержки США и не отменяет суровых фактов. В Сирии по-прежнему доминирует израильская военная машина. Сам Трамп явно считался с Нетаньяху, яростным противником расширения турецкого влияния в Сирии и Газе. Страны Залива с подозрением следят за амбициями Анкары и при желании могут сорвать их, перекрыв финансовые потоки в Сирию, оттеснив турецкий бизнес от восстановления или урезав инвестиции в Турцию. А главное — слабая, задолжавшая и выдохшаяся турецкая экономика просто не потянет бремя восстановления Сирии и Газы, не говоря уже о постоянных дипломатических, финансовых и военных расходах, без которых настоящее лидерство невозможно.
Мечта Эрдогана о Pax Turkica — "турецком мире" — жива, но основа ее ненадежна. Провал этого проекта грозит обернуться для него спиралью внутреннего кризиса: разочарование общества и подрыв легитимности добьют и без того хрупкую экономику. Проект, задуманный как триумфальное возвращение, рискует стать памятником пропасти между масштабом замыслов и скудостью средств. Выход есть: расширить политическую базу внутри страны, восстановить институты, заручиться поддержкой элит и бизнеса. Но такой курс — прямая угроза личной власти, открывающая путь для критики и ослабляющий железный контроль. Пусть Эрдоган и грезит о величии султана, реальная Турция спотыкается у собственного порога, увязнув в трясине внутренних кризисов. Анкара, бесспорно, сохранит вес в регионе и доминирование в Сирии, но вернуть себе статус единоличного хозяина Ближнего Востока ей уже не суждено.
